Пазлы

Автор рисунка: Поль Сезанн

Забавный выходит пост — подготовленный читатель читать это не будет, ибо бесстилие и кривая композиция, неподготовленный читатель просто не поймёт, что же всё-таки произошло и почему. К тому же куски второго пазла засветились на Табуне и внимательный читатель поймёт, что половину этого он уже видел.

Почему я это выкладываю? Потому что это показалось мне неплохой идеей.

Два пазла, один на 350 слов, другой на 2000.
Ограничения: в более крупном есть сцены эротического содержания (но не клопа).
Метки: альтернативная вселенная, французское отношение к описаниям



Натюрморт

Натюрморт

Мороз крепчал. Шёрстка тёплого лимонного цвета всегда радовала взгляд хозяйки – юной пони, едва получившей метку, но на веках сейчас замёрзли слёзы. Альбом с рисунками, обнятый как любимый, от ветра не спасал.
Она восхищалась драконами. С тех самых пор, как смогла твёрдо держать карандаш, рисовала этих крылатых созданий. Рисовала, рисовала, рисовала. Рисовала только драконов. Учителя ругали за каляканье на уроках, сверстники смеялись, родители кричали и отбирали бумагу. Ночами увлечённая художница пробиралась в кабинет отца и слышала, как мама плачет в гостиной, спрашивая кого-то: «За что ей такое? За что малютка такая?». Однажды она захотела зайти и успокоить маму, но напоролась на взгляд растрёпанной кобылы, испугалась и убежала к себе, прижимая к пустому боку нестерпимо чистые листы.
Пахло черёмухой. Отражая свет стылых созвездий, вокруг лежал снег, а она чувствовала резкий ягодный запах. Ей так нравилось сидеть на весеннем белом дереве, удивляя беспокойных птиц, видящих земную в душисто-приторной кроне. Вьющаяся грива виноградной лозой путалась в листьях. Как Дикси не любила этого! Но желание высоты, неба, огня… Что дороже? Однажды одноклассницы-пегаски подвели облако и вызвали молнию. Зацепившийся в падении за ветку хвост пришлось отстричь почти под корень.
Дикси вскрикнула от неприятных воспоминаний, присела на постели. Стёганое одеяло прятало школьницу от заоконного зимнего воздуха, но задралось, открывая сквозняку бедро. С тяжёлым вздохом – приснится же такое! – бросила взгляд на прикроватный столик со свежей розой в квадратном стакане. Птичьи перья цветка плавно покачивались с хрустом сминаемых сугробов. Кобылка дёрнулась, найдя себя у старого дерева на пологом склоне. Иссечённая кора мерно пульсировала под кьютимаркой – кисточкой над половиной дракона. И в том же неспешном ритме с высоты раздавалось ровное дыхание, почти неотделимое от воя ветра. Оставляющее созвездия искр дыхание огромного ящера, разгонявшего облака неспешными взмахами крыльев.
Дикси неотрывно следила за величественным силуэтом старой рептилии, парившей где-то рядом с Луной. И снег, попавший в восхищённые глаза, уже не таял.

***

— Пойду, разбужу Дикси, сегодня она уж слишком заспалась.
— Хорошо. Давай сегодня на веранде пообедаем.
— Да, только подмети там – с черёмухи опять ягод нападало. Я давно тебе говорю, что её нужно спилить!
— Милая, от неё падает такая мягкая тень.



Сила

Сила

Серебристый дом над Скрипичными прудами Кантерлота нежным шелестом отзывался на песню тяжёлых сладковатых капель, с изяществом фаэтонов вонзавшихся в водную гладь под крытым беломраморным балконом, наполненным запахом мелиссы от парящей в магической ауре полупрозрачной фарфоровой пиалы. Красное рессорное купе, запряжённое неизменной гнедой парой в неизбежно-чёрных макинтошах, должно быть, уже остановилось у омытого дождём парадного входа её украшенного воздушными колоннами особняка. Тусклый округлый нож с вычурной резной рукоятью без малейшего сопротивления вошёл в душистую мякоть крупной жёлтой южной груши, так же как державшая его не так давно вошла в мерцающий мир дворцовой музыки. Но, в отличие от ножа, легко выскользнувшего из разъятого на две неравные части сочного плода, она желала остаться в этом прелестном, тёмном и обманчивом омуте света, где порода ценилась куда выше заслуг и состояний. И, несмотря на весь свой щедро расцветший талант, без союзов не одарённой титулами и кровью не обойтись.
По серой чопорной земной, если доверять столичным тихим сплетням, можно было сверять Солнце, и, наверное, сейчас она с неспешным, отполированным столетиями наследования алькаиды достоинством поднимается по устеленным сиреневыми коврами широким лестницам в уютные прохладные покои певицы, следуя за вытянувшей сегодняшнюю вечернюю миту слугой.
На низком стеклянном столике перед хозяйкой особняка в голубовато-кремовой фруктовой вазе томились переложенные сахаром и корицей полураспустившиеся розовые бутоны камелии. Лежали не столько как угощение, сколько как письмо знакомой с детства гостье. Впрочем, детство давно прошло, и дружбу против кого-то обладательница мягкого ликёрного голоса со странным, восхитительно режущим сердце чувством птицы, впервые покинувшей гнездо, оставила в родном Понивилле, сменив её дружбой ради своих интересов. Хотя ей всё ещё приходилось пользоваться фиакрами.
Ведущая в залу с балконом расписанная цветами шиповника дверь без единого звука отворилась, впустив двух невысоких кобыл и запах апельсиновых духов. После четвертьминутного молчания бордовая поклонилась и вышла. Только наедине две дочери западных равнин открыто улыбнулись и с мимолётным приветствием кивнули друг другу.
– Рада вас видеть, леди Спун.
– Взаимно, миз Белль.

***

Мягкие запахи абрикосовой смолы и старых вишнёвых досок сплетались с томными жасминовыми духами изящной кобылы в покрывало тончайшего арабийского газа, наброшенное на небольшую лужайку, прилегавшую к стене кантерлотского замка. Сочная тень белокаменной столицы цеплялась за влажную от ночного дождя траву с упорством кошки, в испуге оказавшейся на шторе. Тяжёлый вздох. Его день рождения уже сегодня. Лишь два звука осмеливались вмешаться в раздумья: мерная поступь стражников высоко над головой и тающая в дымящемся воздухе тёплая песня. Она доносилась из нижнего сада, по форме похожего на тонкий носок, небрежно брошенный в чувственной неге на стол, забытый ночью, но вызвавший улыбку воспоминаний на рассвете. Идея с непреклонностью ласки прокралась в опущенную голову стоящей в тени пони. А если подарить ему песню? Терпкую, пьянящую, с намёком на трепетный вечер? У неё ведь есть голос.
Розовогривая единорог нетерпеливой рысцой направилась к выложенному гранитной брусчаткой спуску. Слова обретали форму, раздаваясь всё чётче и ближе: просто приветствие Солнца, незатейливые стихи о раскрывшихся в поле с восходом цветах ирриго. Чуть хрипловатое меццо-сопрано, похожее на едва очищенный от породы изумруд. Кремовая земная с пёстрыми цинниями на бёдрах аккуратно рыхлила клумбу с синими как печаль аликорна ирисами. Аристократичная магией смахнула капли задремавшей росы с ближайшей низкой кованой скамейки и улеглась, поджав под себя точёные тонкие ноги. Садовница не обратила на это ни малейшего внимания – теперь она осматривала молодые пухлые бутоны, то улыбаясь, то хмурясь, но не переставая напевать. Её прямой голубой с жёлтой полоской хвост помахивал в ритме южного сортсико, беззвучно аккомпанируя игристому ручью куплетов. Длинные, слегка завитые волосы цвета поцелуя звезды Селестии с краем земли начали покачиваться в такт. Лавандовые глаза закрылись, а изо рта высунулся напряжённый остренький кончик языка. Эта песня. Струящаяся, словно лунный свет в облачных фьордах владений пегасов, но в то же время твёрдая, как весенний мистраль на юге Пранции, в лене родителей придворной. С кажущейся робостью, присущей только что взявшей след гончей, но с тайным обещанием, обещанием, которое недавно приехавшие в город провинциалки читают в доспехах гвардейцев.
Флёр де Лис начала свою песню беззвучно неспешно прядя легковесную оду фавору, волей которого она получила вес в золотых залах. С приторно-нежным началом было покончено в какую-то дюжину ленивых и сонных минут. Она распахнула глаза и отыскала сухую палочку, невесть как пропущенную тем, кто подметал ранним часом дорожки. Окутанное мерцающей аурой чуть кривое стило вспахало у края чёрное лоно клумбы. Работница оглянулась и с любопытством приблизилась к ускользнувшей на крыльях незримых трудов от мира. Лилиебёдрая дописала вступление и глубоко вдохнула, желая опробовать вкус новорождённой мелодии, но застыла со слегка разомкнутыми губами. Неловко обронённый слог попавшим в роскошную туфлю осколком стекла цеплял и резал несказанную фразу. Несбывшаяся слушательница фыркнула под нос, глянув на борозды в гантовой садовой плоти, копытом затёрла одну из них и, слишком вольно для этого северного города покачивая крупом, вернулась к своим подопечным.
Тени укоротились ещё на десяток линий, когда высокая кобыла наконец пошевелилась. Она твёрдо решила, что запонки с ляпис-лазури прекрасно ему подойдут. Белый фаэтон с тремя коронами хаусом притаился в ожидании у низкой ажурной ограды садов. Два крепких оливковых жеребца, отцепившись от лёгкой повозки, лежали на уже давно прогретых камнях нежно-серой обочины замковой дороги, играя в изрядно потрёпанные карты. Завидев медленно приближающуюся хозяйку, они поднялись, оправляя обвившие их широким плющом блестящие ремни упряжи. Один из возчих помог ей подняться и разместиться на обитом синевато-серой мягкой тканью широком сидении, после чего присоединился к уже впрягшемуся товарищу.
– Бруэм, Хэнсом, домой.
Слегка качнувшись на недавно сменённых рессорах, изящный экипаж с опущенным мягким верхом покатился, ровным перестуком колёс по прямой мощёной крупным булыжником дороге оттеняя треск, клёкот и пищание погрязших в летних заботах городских птиц. Её кантерлотские владения, так же, как и у почти всех особ её круга, располагались на прохладных Скрипичных прудах, прекрасным бриллиантовым ожерельем лежавших на груди солнечного домена. Они были вырыты ещё при основании горной столицы по желанию самой Вайолин Мелоди, личного музыканта принцессы Селестии, позже утопленной в их спокойных прозрачных водах по приказу Сильвер Ингота, верховного казначея. Твёрдые округлые мышцы тянущих фаэтон жеребцов ритмично напрягались, бросая мощные ноги на отполированную тысячами копыт мостовую и заставляя их крупы опускаться и подниматься, подниматься и опускаться, подобно прибойным волнам, ласкающим тёмный песок пологого берега. Чёрная карета, застывшая на натянутых ремнях перед особняком с лилиями и коронами на надвратном гербе, заставила мечтательную пассажирку оторвать унесённый ветром спокойного созерцания взгляд от этого манящего двойного маятника. Даже не видя сочно нарисованных меток на дверцах, влюблённая в порой невинные секреты единорог могла с уверенностью падающего камня назвать имя своей нежданной гостьи, одной из немногих, кто, несмотря на высокое положение, предпочитал жить в иных частях Кантерлота.
Флёр де Лис с грацией белой северной лисицы поднялась по ступеням выложенного неполированным розоватым мрамором крыльца, и, миновав тяжёлые тёмные двойные двери, скользнула в неприметный боковой коридор, ведущий в её винно-красные покои в обход всех гостевых зал. Дойдя до небольшой комнаты с разбросанными по зеркально натёртому паркету большими подушкам цвета вызревшей черешни и каменным столиком с ножками в виде гарцующих пегасов, она дёрнула за плетёный толстый шнурок, тянущийся от укрытой в светлой золотистой стене трубки. Появившаяся через пару минут зеленогривая слуга несла на спине серебряный поднос со свежими бутонами и связкой душистых подсушенных трав.
¬– Убери это. На леднике стоит ваза с фруктами. И захвати холодный чай.
– Вы отбирали фрукты в этой вазе на вечер, миледи.
– Мне это известно.
– Да, миледи.
– Как только управишься, спустись и пригласи сюда серую госпожу.
– Да, миледи.

Этикет старой школы лёгкими духами сопровождал вошедшую кобылу с шерстью в тон штормового облака. Она молча склонила аккуратную, пусть и не столь тонкую как у хозяйки, голову, в ожидании свершения дышащей веками традиции.
– Вы можете есть и говорить здесь.
– Благодарю, леди де Лис. Впрочем, от еды воздержусь.
Земная и единорог улеглись на подушках, выбрав те, на которые через убранное филлидельфийским прозрачнейшим стеклом окно с ажурной кованой рамой падало прямоугольное сияющее пятно солнечного света.
– Меня снедает любопытство: вы редко навещаете меня в этом доме.
– Миз Свити Белль, похоже, надоело искать ирис в своём сене.
– Вот как… Слышала, вы виделись накануне. Она бросила вызов?
– Нет. Она была самой вежливостью.
– В таком случае, подозрение падает на меня.
– Да. Хотя расследование зайдёт в тупик.
Пару мгновений две пони неотрывно глядели друг на друга.
– Обязанная мне заходила к миз Белль вчера. Они расстались довольными друг другом.
– Это хорошо, леди де Лис. Смотрю, вы тоже поддались моде – гостья кивнула в сторону фруктов, наполнивших комнату пряным тугим запахом.
– Я уже не так гибка как десять лет назад. Приходится искать нечто новое. Ах, они столь дороги. Вы уже пробовали?
¬– Предпочитаю то, что выросло на эстансиях моей семьи.
– Я пошлю вам несколько штук на следующей неделе. Вы знали, что их здесь дозволяют хранить и продавать только двум кремовым городским садовницам?
Покрытой вуалью обыденной колкости о легкомыслии пранцуженок не последовало. Они не были друзьями, но уже больше пятнадцати лет в своих планах учитывали и оставляли место друг для друга.
– Мне следует идти.
– Любви Сестёр.
– Любви Сестёр.
Беззвучной пастью голодного древесного волка двери открылись и вновь затворились за во всех отношениях первой скрипкой двора, оставив белую наследницу южного побережья в нестерпимом желании что-нибудь надеть. Нежная и свежая как едва распустившийся олеандр молодая Свити Белль метила на её место, и это знали все приближённые к аликорнам. Семья Ингот до сих пор живёт за бесстрастными и гордыми городскими стенами.

Ажурная серебристая скань улиц, покрывавшая столицу, драгоценной пекторалью обхватившую высокий пик, вобрала в себя блестящую бусину фаэтона, устремившегося в квартал ювелиров, а затем на Швейную площадь. Когда в месяц робких дождей Флёр де Лис заказывала себе струящийся, заключающий в прелестный футляр её плавные как мелодии времён принцессы Платины мягкие обводы туалет, она желала казаться слабой и беззащитной, дать жеребцам почувствовать, что они сильнее и смелее, чем на самом деле. В мерцающем желании обрести беззаботно-пьянящий покой благородная единорог по возвращении села за исписанные стройными столбцами бесстрастных чисел бухгалтерские книги цветущих владений своего любовника. Как достойная кобыла истаявших столетий перемен, что крепким копытом держит, укрепляет и расширяет уютный, смеющийся над осадами замок, пока её жеребец копьём в сражении и словом во дворце умножает наследство. Ритмичное искусство математики обычно дарило отвлечение, но сегодня она чувствовала себя на некрепко натянутом над завывающей ветрами пропастью непрочном канате знака «равно», отчаянно пытаясь удержать обе половины тягучих и тусклых как старый мёд расчётов в шатком балансе.
Праздник в одном доме не отменяют из-за горя в другом. Следует ли ей заказать к приёму ажурную корзинку цветущих ирриго, чтобы дамы украсили пышные ухоженные гривы в знак траура? Или это будет неуместным и безрассудным намёком в его день рождения? Или же отпустить музыкантов и вести приём в тишине? Но как об этом будут говорить после? Солнце, не замечая сомнений живущих, беспечно прогуливалось в голубовато-облачных садах, оставленное в одиночестве светлячками звёзд и блистающей её отражённым светом ночной садовницей.
Слегка веющий апельсинами и потом, он тихо вошёл в её кабинет.
– Мы сегодня не примем гостей, моя радость.
– Что-то случилось, любимый?
– Беспечность одной юной миз. Принцесса пропела ей сон.
– Принцесса? Нам тоже тогда стоит что-то сделать. Вигилия будет уместна?
– Да… Да.

***

Её покатое упругое бедро вздымалось над огромной старинной дубовой кроватью как извечные кантерлотские горы над ночной Эквестрией, увенчанное кьютимаркой цвета куполов столичных башен. Тугой корсет и чулки с вышитыми виноградными лозами обрамляли льдисто-белые обещающие высоты, укрывавшие тайные глубокие пещеры, томящиеся в ожидании своих драконов и их несметных богатств. Не отрывая от подушки головы, в которой пело янтарное вино грифонов, она магией взяла крупную бугристую грушу с вазы и медленно пролевитировала к себе. Когда рвущийся от собственных соков спелый плод оказался над её чуть дрожащим крупом, Фэнси обхватил губами истекающий невинно-розовой аурой рог. Выпавший из захвата душистый фрукт горячих долин игриво ударил по метке, рассыпавшись и забрызгав всю её заднюю часть липким сладким нектаром. Они с пониманием обменялись лукавыми взглядами, а затем он мягко куснул её шею и опустился ниже, слизывая с нежной шёрстки полупрозрачные капли, мерцавшие в свете свечей всеми оттенками тёплого рыжего летнего света. Пройдя языком по словно вышедшей из-под кисти классика ноге и стянув ровными, чуть желтоватыми от ежевечерних сигар зубами шёлковый чулок, он стал ритмично посасывать её отполированное копыто, которое стало вне воли хозяйки подниматься в воздух, заставив входящего во вкус жеребца сначала приподняться, а затем и вовсе встать. Выпустив копыто изо рта, он резко опустился, проведя влажную дорожку от вершины до основания хвоста и вызвав почти неслышный вздох у своей любовницы. Рисуя мягким пушистым носом замысловатые кривые линии на её чуть чаще весеннего прибоя приподнимающемся и опускающемся в ответ его ласкам животе, свободным копытом он, словно осень, прокладывающая путь зиме, распустил неподатливую шнуровку, позволив холодному только на вид снегу её груди выскользнуть из крепких объятий корсета. Судорожно перебирая ногами, он нанёс ей несколько ударов, после чего затих с выпученными глазами, которые, впрочем, вскоре окрасились в ирриго, закатились и вернулись в глазницы.