Здравствуйте, что ли?.. Я давненько посиживаю на табуне, да и в сообществе уже почти как год, но наконец-то осмелился выложить на общий суд первопост и по совместительству первую главу фанфика. С детства обожал с головой погружаться в фэнтези и эпические приключения, иногда строчил собственные придумки в тетрадь, но вот когда я познакомился с МЛП, мне в голову крепко засела идея написать свой фанфик. Публиковать в лоб как-то некрасиво, мне кажется, так что решил сперва поспрашивать вашей критики и советов. Хотелось бы узнать, есть ли какие-то стилистические или сюжетные косяки, ошибки?
P.S. В моём мире неканоничная Эквестрия: пришествия Селестии и Луны здесь никогда не было (но аликорны будут фигурировать по ходу повествования), Эквестрия пошла по альтернативному пути истории, а за основу географии я брал примерную карту средневековой Европы
Размер: ~3451 слов
Жанр: фэнтези, приключения, дарк
СпойлерОсведомители — головная боль любого шпиона. Это как игра, в которую играют перед сном. Глянет шпион на своего осведомителя, вот как сейчас Ирис пялился на Муската, и невольно спросит себя: «Что же у тебя в головушке?»
Как и многие таверны, разбросанные по обширным трущобам Иштара, «Юродивый» одновременно блистал богатством и ужасал нищетой. Каменной плитке на полу позавидовал бы дворец раджи, но при этом стены представляли собой голый кирпич, а потолки были такими низкими, что невольно пригнешься — не то заденешь макушкой бронзовый светильник. Здесь всегда кто-то толпился: хмурые, грозного вида жеребцы — однако вино и гашиш тут были явно не по карману какому-нибудь голодранцу.
Ирис всегда недолюбливал хейндийцев — особенно тех, что из Иштара, столицы Хейндии. Как и все на берегах Внутреннего моря, единорог считал их надменными вертихвостами и подражателями кобыл: густо умащали шерсть маслами, обожали острое словцо и зеркала, не стеснялись порочных связей и свального греха. Но за ту вечность, проведённую в таверне, мнение его переменилось. Утончённый вкус и нрав, которые у других народов были в почёте лишь у знати, для хейндийцев сделались настоящей страстью, даже для рабов и мелких служек. Хейндия — страна распутства и подковёрных интриг, казалось Ирису, да и сомневаться не приходилось, но он никогда бы не подумал, что найдет среди них родственную душу.
Поэтому-то он не сразу почуял, чем пахнет дело, когда Мускат сказал:
— Знаю я, каков ты.
Сумрачный даже в свете ламп, земнопони Мускат, одетый в синие воздушные одежды, опустил копыта на стол и подался вперед. Внушительный вид: хищная морда старого вояки, пепельная шерсть, заплетённая в косы грива и поджарые ноги, такие тёмные, что было не видно письмён, вытатуированных от копыт до плеч.
Ирис отвлечённо фыркнул.
— Меня и табунок мой знает, — бросил он и опрокинул чашу вина. Мускат — жеребец недалёкого ума, как посчитал единорог. Но это обычное дело для воинов, тем более воинов-рабов.
Однако его слова говорили совсем о другом.
Мускат пристально следил за Ирисом, подозрительно и чуть удивлённо. Он в отвращении помотал головой.
— Скажу по-другому: я знаю, кто ты такой.
И задумчиво подался вперед, а это настолько не походило на бывалого воина, что у единорога мурашки поползли по спине. Гулкая таверна как бы отошла назад, сделалась лишь расплывчатым фоном из размытых силуэтов и золотистых огоньков.
— Ну так запиши где-нибудь, — ответил Ирис скучающе, — и отдай мне, как протрезвею.
Он огляделся по сторонам, будто бы совершенно не впечатлён, и убедился: путь к выходу свободен.
— Нет у тебя ни табуна, ни даже одной-единственной жены. Думаешь, не знаю?
— Да ну? И что с того?
Ирис бросил взгляд за спину собеседнику: там, смеясь, кобыла-распутница приклеивала к липкому от пота крупу блестящую серебряную драхму. Толпа пьяных жеребцов вокруг нее взревела:
— Раз!
— Ловко, а? Знаешь, как она это делает? Медом мажется.
Но земной жеребец гнул свое.
— У таких, как ты, не бывает жён.
— Как я, да? И кто же я, по-твоему?
— Ты — колдун. С особым талантом.
Ирис расхохотался, но уже осознал, что небольшое замешательство выдало его. Однако спектакль прекращать не спешил. В худшем случае он выиграет пару лишних секунд, а этого достаточно, чтобы не помереть.
— Крупом Апостола клянусь! — громко выпалил он, поглядывая в сторону выхода. — Не слышал обвинения смешней! А в прошлый раз я кем был, шлюхиным отпрыском?
С соседних столов послышалось тихое ржание. Сзади взревели:
— Два!
Мускат скорчил какую-то гримасу — но это ничего не дало: у вояки любое выражение морды смахивало на гримасу, особенно улыбка. Впрочем, метнувшееся вперёд и придавившее ногу к столу копыто сказало единорогу все, что надо знать.
«Вот и спета песенка. Они всё знают».
Мало что на свете может быть страшнее, чем «они», тем более в Иштаре. «Они» — это Рудры, самая могущественная из магических единорожьих школ Срединного моря, тайные владыки Хейндии. Мускат был командиром воинов-рабов Рудр — посему, собственно, Ирис и обхаживал его последние пару недель. Вот этим и занимаются шпионы — переманивают рабов своих врагов.
Земной пони грозно смотрел ему в глаза и вывернул его ногу копытом вверх.
— Давай тогда проверим, — негромко прошелестел он.
— Три! — прогремело среди голых кирпичей и потрескавшегося красного дерева.
Ирис скривился — от боли и оттого, что знал, как именно солдат собирается проверять свои подозрения. «Нет, только не это!»
— Умоляю тебя, Мускат! Дружище, ты просто напился! Ну какие колдуны осмелятся прогневать Рудр?
Тот пожал плечами.
— Может, бродячие наёмники. Или имперцы. Или факиры. Вас, проклятых, не сосчитаешь! Но копыто даю на отсечение, это Сновидцы. Я бы сказал, что ты — адепт Сновидцев.
«Хитрокрупый раб! И давно он узнал?»
Невероятные формулы вертелись у Ириса в голове — чародейские слова, что выжигают глаза и опаляют плоть. «Ты не оставляешь мне выбора!» Поднимется шум, да. Пони завопят, схватятся за оружие, но ему ничего не сделают — только разбегутся с дороги. Хейндийцы трепещут перед магией сильнее, чем кто угодно в Срединном море.
«Выбора нет! Нет!»
Но Мускат уже полез складки своих узорчатых одежд. Нащупал что-то за пазухой. Ухмыльнулся, точно скалящийся шакал.
«Поздно…»
— Сдается мне, — до ужаса безразлично заметил он, — тебе есть что сказать.
И вытянул на свет божий арканитовый браслет. Подмигнул единорогу и с пугающей легкостью нацепил голубоватый обруч себе на свободную ногу. Ирис с первой же встречи учуял звёздный металл — именно благодаря колебаниям эфира удалось вычислить высокопоставленного раба. А теперь вояка воспользуется браслетом, чтобы вычислить его…
— Это что? — спросил единорог, хотя по его ноге невольно пробежала дрожь животного ужаса.
— А ты не знаешь, Ири? Ещё как знаешь, знаешь куда лучше моего!
Арканит, звёздное железо… Адепты звали его «дерьмом с небес». А пони часто дают шутливые прозвища тому, чего втайне боятся. Другие же, особенно те, что из Святого Престола считают колдовство святотатством, называли его Плачем Небес. Однако Богиня к его происхождению никакого отношения не имела: арканитовые браслеты и прочее было наследием античных времён. Династический брак, убийства, дань от целого народа — хороший способ разжиться подобной вещицей. И звездный металл стоил того: он делал хозяина неуязвимым для магии, а также убивал любого чародея, коснувшегося его.
Мускат, без труда удерживая копыто Ириса, приподнял ногу с браслетом. На вид ничего особенного: голубоватый железный обруч, покрытый наклонной вязью письмён аликорнов, давно сгинувшей расы. У единорога засосало под ложечкой: будто у земнопони была не вещь, а дыра, ничто, крохотная прореха в ткани мироздания. Стук сердца гулом отдавался в ушах. Он подумал о своем ноже, спрятанном под плащом.
— Четыре!
Хриплый хохот.
Ирис попытался отдёрнуть копыто. Безрезультатно.
— Мускат…
— У всякого командира воинов-рабов есть такая штука, — сказал Мускат голосом одновременно задумчивым и гордым. — Хотя это ты и так знаешь.
«Все это время… он меня дурачил! Как можно так вляпаться?!»
— Твои хозяева добры… — выдавил Ирис. Он замер от ужаса, что застыл в считанных сантиметрах от его шерсти.
— Добры? — презрительно фыркнул жеребец. — Рудры — не добры. Они беспощадны к врагам и не ведают жалости.
Ирис впервые заметил терзания, тоску в его горящих глазах. «В чем дело?» И осмелился спросить:
— А к тем, кто им служит?
— Всё равно. Им всё равно.
«Нет, не они знают! Знает только Мускат…»
— Пять!
Единорог облизнул губы.
— Чего ты хочешь, Мускат?
Воин-раб посмотрел на трепещущее копыто Ириса и опустил ногу с браслетом пониже, точно жеребёнок, которому любопытно, что будет. От одного вида браслета у Ириса закружилась голова, во рту отдало мерзостной желчью. Арканит. Слеза, упавшая из глаз Богини. Смерть. Смерть всем святотатцам.
— Чего ты хочешь? — прохрипел единорог.
— Того же, чего и все, Ири. Правды.
Все виденное в жизни, все пережитые испытания Ириса лежали теперь в узком промежутке между его грубым копытом и маслянисто блестящим железом. Небесное дерьмо. Смерть от копыта раба… Но Ирис — адепт, а для адепта правда превыше всего, превыше даже самой жизни. Они ревностно хранили ее, бились за обладание ею во всех мрачных гротах Срединного моря. Лучше сдохнуть, чем выдать истину Сновидцев Рудрам!
Но тут, похоже, речь о другом. Мускат совсем один. Маг мага видит издалека, видит следы его воздействий на окружающий мир. А в «Юродивом» колдунов не было: нет Рудр, лишь выпивохи бьются об заклад со шлюхами. Земной жеребец затеял эту игру сам по себе.
Но чего ради? Какова его безумная цель?
«Скажи ему то, чего он хочет. Он и так всё знает».
— Я — адепт Сновидцев, — быстро шепнул Ирис. — Шпион.
Опасные слова. Но есть ли выбор?
Раб несколько мгновений пристально изучал его, что единорог аж затаил дыхание. Наконец воин неспешно убрал браслет обратно за пазуху. И выпустил ногу адепта.
Воцарилась странная тишина, нарушаемая лишь звоном серебряных драхм о деревянный стол. Раздался взрыв хохота, и кто-то хрипло прокричал:
— Ха! Проиграла ты, шлюха!
Но единорог знал, что это к нему не относится. Сегодня вечером он невероятным чудом выиграл — выиграл, как выигрывают шлюхи: сам не зная как.
Правда, большая ли разница между шлюхой и шпионом? А уж между шлюхой и чародеем — и того меньше.
Ирис Мелисс с младых лет мечтал стать настоящим магом, но ему и в голову не приходила судьба шпиона. В языке жеребят, воспитанных средь прибрежных деревушек острова Кнейсса, слова «шпион» попросту не существовало. Когда тебе и лет-то немного, все Срединное море кажется простым: земли делятся на ближние и дальние, а пони — на знать и чернь. Ирис внимал россказням старых кобыл, что чесали языком, пока детишки помогали им с пряжей или перебирали яйца, и понимал, что сам он принадлежит к черни, а все могущественные мира сего обитают где-то далеко. Старческие губы роняли имя за именем, одно таинственней другого: кардинал Святого Престола, язычники-богохульники Седельной Аравии, воинственные кочевники-пегасы, коварные колдуны из Рудр… Имена очерчивали границы мира, наделяли его грозным величием, превращали в арену трагических драм и героических свершений. Засыпая, единорожек ощущал себя совсем крохотным.
Казалось бы, вот он повзрослел и возмужал — простенький мирок его детства должен стать многогранным, но вышло как раз наоборот. Конечно, по мере взросления его мировосприятие усложнялось: бывают вещи священные и нечестивые, бывают боги и эфир — это не просто очень важные господа и очень дальняя земля: у них есть собственные измерения. Еще он узнал, что бывают времена древние, и недавние, и совсем уж стародавние.
Но для него нынешнего, для шпиона, мир утратил всякую глубину и сделался каким-то плоским. Знатные пони, даже императоры и короли, оказались неожиданно мелкими и подлыми, точно последний вонючий землепашец. Дальние страны: Поньсея, Юникорния, Седельная Аравия, — из экзотических и зачарованных стали скучными и обыденными, как любая захолустая деревушка на Кнейссе. Святыни: Юниата, непреложная книга; Святой Престол и даже Апостол — то же самое, что и вещи нечестивые, вроде язычников, колдунов-факиров или магических школ, как будто слова «священный» и «нечестивый» были двумя гранями одной монеты. А новые времена — лишь потасканная версия древних.
Став адептом и шпионом, Ирис истоптал вдоль и поперек земли всего Срединного моря, повидал многое из того, что когда-то приводило его в благоговейный трепет, и убедился, что россказни всегда бывают лучше правды. В отрочестве его среди сверстников-единорогов определили как одного из Немногих и увезли в твердыню Карит, учиться в школе Сновидцев; с тех пор Ирис и наставлял принцев, и поносил великих магистров, и выводил из себя священников… Ему открылась простая истина: знания и странствия делают мир плоским, лишают его чудес, и, если сорвать завесу тайны, грани мира скорее притупляются, чем расцветают. Нет, само собой, теперь мир выглядел куда сложнее, чем в жеребячью пору, но в то же время — гораздо проще. Повсюду пони занимались одним и тем же: хапали и хапали, как будто титулы «король», «кардинал», «магистр» были лишь разными масками, прячущими одну алчную звериную харю. Не алчность ли — единственная грань мироустройства?
Ирис был средних лет колдун и шпион, но от обоих занятий успел смертельно устать. И хотя он ни за что себе не признавался, его снедала тоска. Как сказали бы старухи, он слишком часто подковывался несчастливой подковой.
Расстроенный и озадаченный, единорог покинул Муската в «Юродивом» и заторопился домой — ну да, домой, как же — через темные проулки трущоб. Они, тянущиеся от западного устья Львиной реки до знаменитых Врат-Астарте восточнее, представляли собой лабиринт обветшалых домов, борделей и разорённых храмов. Вечная сырость, тесные улочки — сама суть слова «трущобы».
За поручение тревожиться было не о чем, а скорее, наоборот, радоваться. Если не считать дикого момента с арканитовым браслетом, вояка раскрыл ему несколько важных тайн. Оказалось, Мускат вовсе не доволен своей участью раба. Он ненавидел Рудр, ненавидел до глубины души.
— Это не ради золота, — сказал ему командир воинов-рабов. — Куда оно мне? Выкупиться на свободу? Мои хозяева, Рудры, не расстаются со своими богатствами. Нет, это потому, что я знаю: ты будешь полезен.
— Полезен? Но для чего?
— Для мести. Я хочу унизить Рудр.
— Так ты знал… Ты с самого начала знал, что я не торговец.
Насмешливый хохот.
— Ещё как! Так щедро сорить деньгами… Если садишься за стол с торговцем и нищим, то скорее нищий угостит тебя выпивкой, чем торгаш!
«Ну и какой ты шпион после этого?»
Ирис нахмурился, злясь на себя за настолько ненадёжное прикрытие. Но дело даже не в этом. Как ни тревожила проницательность Муската, больше всего единорога пугало то, насколько он недооценил этого жеребца. Воин и раб — казалось бы, идеальное сочетание для недалёкого ума! Но, с другой стороны, если раб умен, у него немало причин скрывать свой ум. Образованный раб еще может оказаться ценностью, но в то же время огромной опасностью — и, наверное, такого лучше уничтожить.
Однако эта мысль не утешала. «Если он так легко обвел вокруг копыта меня…»
Ирис раздобыл великую тайну Иштара и Рудр — быть может, величайшую за много лет. Но в том была заслуга не его способностей — хотя за все годы в них не приходилось сомневаться — заслуга скорее, напротив, своей безалаберности. В итоге он узнал сразу две тайны: одну — достаточно жуткую в масштабе Срединного моря, другая же была страшна для него лично. И больше он не станет прежним.
Рассказ земного пони ужасал сам по себе хотя бы потому, что показывал, насколько трепетно относятся Рудры к хранению тайн. Мускат поведал, что Рудры воюют — на самом деле воюют уже больше десяти лет. Поначалу это не произвело особого впечатления. Подумаешь! Чародейские школы, как и все крупные игроки, постоянно боролись со шпионажем, тайными убийствами и оскорблениями послов. Но жеребец заверил, что здесь нечто большее, чем обычная вражда.
— Десять лет назад, — рассказывал он, — убили нашего бывшего великого магистра, Саванта.
— Саванта?! — Ирис и не хотел задавать дурацких вопросов, но в голове у него как-то не укладывалось, что великого магистра Рудр могли убить. Да не бывает так! — Как убили?
— Взяли и убили, причем во внутренних святилищах наших зиккуратов.
Другими словами, посреди самой мощной системы оберегов в Срединном море. Мало того, что Сновидцы никогда бы на такое не решились — им бы это просто не удалось, даже с помощью сверкающих астральных чар. Но кто же?
— Кто? — шепотом выдохнул единорог.
Глаза Муската насмешливо блеснули в красноватом свете.
— Язычники. Факиры.
Ирис одновременно смутился и вздохнул с облегчением. Факиры — единственная языческая школа. Это объясняет убийство Саванта.
«Колдун колдуна видит издалека» — старая, как сам мир, поговорка. Магия могущественна. Начертанное заклинание ранит мир, точно удар ножа. Но лишь Немногие — сами маги — способны различить нанесенное повреждение, и, более того, лишь им видна кровь на копытах того, кто нанес удар, — так называемая «метка». Лишь Немногие, что обладали Даром, талантом к магии, видели друг друга и собственные преступления. При встрече они опознают друг друга так же легко, как обычные пони узнают преступника по вырванным ноздрям. Простым единорогам не дано владеть Даром; единственный их предел — телекинез да огонёк на кончике рога.
Но не факиры. Никто не знал, почему или как, однако они не уступали в могуществе ни одному чародею, не оставляя при этом следов и не сохраняя меток своего преступления. Ирис лишь раз видел колдовство факиров — однажды ночью, давным-давно, в далеком Мерусалиме. С помощью астральных арканов, колдовства Древнего Мира, он уничтожил высоких стройных магов в шафрановых одеяниях. За маревом собственных защитных оберегов ему казалось, будто он видит далекие ночные зарницы. А грома не было. Не было и следов.
Лишь Немногие могут видеть Немногих, но никто — никто из адептов — не может отличить факиров от обычных единорогов и обычного мира. Очевидно, именно это и позволило им убить Саванта. У Рудр были и обереги от колдунов, и воины-рабы вроде Муската с арканитовыми браслетами, но как защититься от магов, неотличимых от обычных пони, и от магии, неотличимой от подлунного мира? Земной жеребец поведал, что теперь по залам зиккуратов свободно бегают псы, надрессированные вынюхивать шафран и хну, которыми факиры красят свои одежды.
Но почему? Зачем факирам развязывать открытую войну против Рудр? Как ни отличались их потусторонние эманации, им не победить в подобной войне. Рудры просто-напросто чересчур могущественны.
Единорог спросил об этом Муската — он только плечами пожал.
— Уже десять лет как ничего неизвестно. Хоть какое-то утешение: не один только я не знаю, никто не знает.
Ирис Мелисс пробирался всё дальше и дальше в трущобы, к ветхому двухэтажному дому, где взял себе комнату, и по-прежнему он сильнее боялся себя, нежели своего будущего.
* * *
На пороге таверны Мускат запнулся и упал. Он недовольно скривился: взметнувшаяся дорожная пыль обдала морду — и кое-как поднялся.
— Вот и готов! — пробормотал он и хохотнул, как мог делать только наедине с собой.
Воин воздел глаза к небу, окаймленному глинобитными стенами и обтрепанными полотняными навесами. В ночном небе проступали первые звезды.
Внезапно предательство показалось ему жалкой жеребячьей выходкой. Выдал врагу своих хозяев единственную настоящую тайну, какую знал — и теперь не осталось ничего. Больше нельзя предать, чтобы погасить ненависть, пылающую в сердце.
А ненависть была смертельной. И он, гордый жеребец, рождён в рабстве и потакает прихотям слабовольных единорогов… Колдунов! В иной жизни он бы стал завоевателем, сокрушал бы врагов мощью своего копыта. Но в этой жизни оставалось лишь прятаться по углам и сплетничать с другими рогатыми как кобыла.
Разве ж сплетнями отомстишь?
Он какое-то время ковылял, пошатываясь, по переулку, пока не заметил, что за ним кто-то крадется. Неужто хозяева обнаружили мелкое предательство? Но нет, вряд ли. В трущобах полно отребья — отчаявшихся пони, что бродят от кабачка к таверне и разыскивают тех, кто напился вдрызг, дабы безнаказанно обчистить. Земнопони уже как-то свернул шею одному такому — тот несчастный дурак предпочел убить кого-нибудь в подворотне, вместо того чтобы продать себя в рабство, как сделал неведомый отец Муската. Воин побрел дальше, навострив уши, насколько позволяло вино. В пьяной голове вертелись сотни вариантов развития событий, один кровавее другого. Неплохая ночка, чтобы кого-нибудь убить.
Однако миновав мрачный фасад храма, который в Иштаре звался Пастью Червя, Мускат встревожился. Внутри трущоб нередко кого преследовали, но мало кто из преследователей выбирался наружу. Вдали, над нагромождением крыш, уже показался главный из зиккуратов, темно-красный на фоне звездного неба. Кто же это такой смелый? Если только не…
Воин стремительно развернулся: за ним шёл лысоватый пухлый единорог, закутанный, несмотря на жару, в узорчатый шелковый халат иссиня-черного цвета.
— Ты из тех, кто там забавлялся со шлюхой, — сказал земной пони, пытаясь стряхнуть пьяное оцепенение.
— Да, был я там, — ответил толстяк, и его округлая морда расплылась в ухмылке. — Очень, очень аппетитная кобылка. Однако, честно сказать, меня куда больше заинтересовало то, что ты сообщил адепту Сновидцев.
Мускат ошеломленно сморщился. «Они всё знают!»
Опасность всегда отрезвляет. Он рефлекторно сунул копыто за пазуху, стиснул браслет под бабкой — и мощным броском метнул его в адепта.
Или он лишь принял его за рудру. Незнакомец поймал поделку из арканита телекинезом — так небрежно, как будто это забавная безделица. Повертел его перед глазами, как придирчивый меняла — медную монетку. Поднял голову и улыбнулся, моргнув большими телячьими глазами.
— Оч-чень ценный дар, — сказал он. — Спасибо тебе, конечно, но, боюсь, этого мало.
«Не колдун!» Мускат как-то раз видел, что бывает, когда звездное железо касается колдуна: вспышка, иссыхающая плоть, рассыпающиеся прахом кости… Как это понимать?
— Кто ты? — спросил земнопони.
— Тебе, раб, этого не понять.
Командир воинов-рабов усмехнулся. «Может, дурак какой?» Он напустил на себя пьяное дружелюбие, но лучащееся угрозой. Подошел к единорогу вплотную и с размаху опустил сколотое копыто на мягкое, словно ватой подбитое, плечо. Тот поднял на него большие глаза.
— Ого, — прошептал незнакомец, — да ты мало того что безумец — ты еще и храбрый безумец вдобавок?
«Отчего он не боится?» Мускату вспомнилось, как непринужденно пони поймал браслет, и внезапно почувствовал себя беззащитным. Но отступать было некуда.
— Кто ты? — прохрипел Мускат. — Давно шпионишь за мной?
— Шпионю? За тобой? — толстячок едва не расхохотался. — Ну и самомнение! Рабу такое не к лицу.
«Значит, шпионит за Ирисом? Да что такое-то?» Мускату, как командиру, было не привыкать запугивать несговорчивых, угрожающе нависая над ними. Однако этот отчего-то не запугивался. Пухленький, мягкий, он лучился уверенностью. Воин это буквально видел. И если бы не неразбавленное вино, ему сделалось бы страшно.
Он сильней надавил на жирное плечо.
— Говори, пузан, — прошипел он сквозь стиснутые зубы, — или я вытру пыль твоими кишками!
Он дёрнул правым копытом, и накопытный клинок выскочил из крепления в боевое положение.
— Кто ты такой?
Единорог невозмутимо улыбнулся неожиданно жестокой усмешкой.
— Раб не желает знать своего места. Какая досада, скажи ведь?
Земнопони, ошеломленного, подкосило, и он уставился на свою ногу, которая безвольно обвисла. Он отступил на несколько шагов, пытаясь поднять отяжелевшую конечность.
— На место, раб! — приказал толстяк.
— Что ты сказал?
Пощечина оглушила воина, от неожиданной боли слезы брызнули из глаз.
— Я сказал — на место!
Еще одна пощечина, такая сильная, что зубы зашатались. Это всё взаправду?
— Нелегкая нам предстоит работенка, — печально заметил незнакомец и подобрался к нему вплотную, — если даже рабы кичатся гордыней!
Мускат в панике пытался развернуться, чтобы лягнуть противника задними ногами.
Толстяк замер.
— Ну, давай же, — произнёс немыслимо ледяной, неестественный голос.
Мускат выпучил глаза и застыл, уставившись на вздымающийся перед ним силуэт.
— Давай, я сказал!
Земной пони колебался.
Еще одна затрещина — и он рухнул на колени.
— Кто ты?! — воскликнул Мускат разбитыми губами.
Тень толстяка упала на него, и воин увидел, как круглое лицо опало, а потом натянулось туго, точно кожа вот-вот лопнет. «Колдовство! Но как? Он держит браслет…»
— Я — существо невероятно древнее, — негромко откликнулось жуткое видение. — И немыслимо прекрасное.
— Новая серия задумывается как продолжение после финала в данный момент публикуемой трилогии, но с совершенно другими персонажами и в несколько других локациях Эквестрии.
