Тринадцатый

+40
в блоге Пони-писатели
Маленькая зарисовка(4 тысячи слов) с попытками в юмор.

Текст на гуглдоках


Текст для тех, кому лень идти на гуглдокиГромкое, утробное урчание взяло чистую ноту «ре», заглушавшую шум бушующей снаружи метели. К нему присоединилось и второе, затем третье, исходящее из больших, обросших косматой шерстью животов. Один за другим яки включались в эту симфонию голода, до тех пор пока в юрте не остался только один, кто не участвовал в ней. Маленький яченок, высунув от напряжения розовый язык, увлечённо корябал что-то кусочком угля, не замечая обращённых на него тяжёлых взглядов и нарастающего шума. Наконец, у какого-то из взрослых кончилось терпение и он дал малышу оплеуху, от которой тот перевернулся три раза.
— Эх, и угораздило же тебя влюбиться, балда!

Влюбляться было запрещено. В обычное время это считалось преступлением по тяжести где-то между дезертирством и ночным храпом. Но сейчас это переходило все границы, и дело было совсем не в глупых ухаживаниях. Запах свежих, горячих, приправленных веточкой укропа ленивых вареников сводил с ума всех остальных, привыкших к многомесячным голодовкам обитателей северного улья. И весь этот запах молодой, наивной и неразделённой любви исходил от Тринадцатого.

С самого вылупления с Тринадцатым трутнем было что-то не то. Собственно, поэтому он и стал Тринадцатым — вместо предыдущего чейнджлинга под номером тринадцать. Тот хвастался всем, что нашёл новую пещеру, с миниатюрными, розовыми и крайне любвеобильными безрогими яками. Он даже назвал её — пещера веселья. Видимо, веселья там было чересчур много, раз клочки хитина Тринадцатого ещё долго находили на ледяных просторах Як-якистана.

Новому Тринадцатому в голову тоже постоянно приходили безумные идеи. Например та, которой он больше всего гордился: хитрый план — превратиться не в живого яка, а в самый любимый предмет в племени — в старинный, передававшийся от отца к сыну музыкальный граммофон. Полгода чейнджлинг тренировал превращение, как сделать ручки, как изобразить большую трубу, как сделать острую иглу из лапы. Наконец, однажды ночью он решился на подмену. Он простоял два дня в юрте принца, но не учёл всего одну вещь: яки любят, когда граммофон работает. Когда он не смог издать ни единого внятного звука с пластинки, принц пришёл в бешенство, и выбирать бы рою нового тринадцатого, если бы не проведённая исключительно вовремя операция с атакой гигантских снежных червей. Говорят, её организовывал сам Первый, но Тринадцатому ясно дали понять, что это было исключительно ради сохранения маскировки улья, а не жизни презренного трутня. Хотя ему самому, когда он чистил долгими зимними вечерами клыковой щёткой коридоры Улья от снега, нравилось вспоминать своё спасение и мохнатые морды тех парней, кто под прикрытием вытаскивал обломки — совсем не было похоже, что они делали это только ради приказа.

Но это было в прошлом, а сейчас была любовь с запахом вареников. И, к страху всех остальных, тоже к чему-то розовому. Тринадцатый мог рассказывать о своей избраннице часами; проблема была только в том, что ни один перевёртыш во всём улье не хотел слушать его и одной минуты. С тех пор, как он втюрился, его стали посылать за пределы улья как можно чаще; тех же, кто пойдёт в дозор вместе с ним, стали выбирать в качестве наказания за мелкие провинности, что повысило и без того железную дисциплину до стального уровня. И сейчас эти мелкие штрафники проклинали непогоду, загнавшую их в замкнутое пространство; яков, за их запах, манеры, характер, словом, всё то что их делало такими яками, и при этом — единственным хоть каким-то источником пищи в этих краях; и, конечно же, Тринадцатого.

Полог юрты приоткрылся, и внутрь протиснулась большая чёрная гора шерсти, присыпанная белым снегом. Гора заговорила.
— Яки! Я собрал вас здесь, чтобы сообщить пре… при… короче, важную новость! К нам едет пони-посол!
Тут его взгляд остановился на Тринадцатом. После переворачивания нечётное число раз, перевёртыш так и остался в своей настоящей, чёрной и хитиновой шкуре, отчего глаза яка стали квадратными.
— Что? Как это называется? Сгною! Растопчу! Зарэжу!
— Ты сказал пони? А как он выглядит? Может, он её знает? Когда приезжает? А можно с ним поговорить? — молодой Тринадцатый скакал вокруг яка, не замечая, что на нём уже нет маскировки.
— Ты! — Як перешёл на свистящий шёпот (выдержка у него была не в пример Тринадцатому). — Бысстро ссмени масскировку. И никакого тебе посла, месяц сскоблить каззармы будешшь! А ссейчасс — марш в улей, и расскажешшь там о поссле. Пошшёл, пошшёл!
— Но там же холо… — не успел перевёртыш закончить фразу, как вылетел с пинком из юрты. Одно его утешало: летел он в правильном направлении, да и санки кто-то успел под него подсунуть. А значит, он доберётся до улья живым. Скорее всего.

***
«Старший брат следит за тобой. Навеки.» Плакат с портретом абсолютно неприметного чейнджлинга следил за лежащим в кровати Тринадцатым, напоминая о дисциплине. В конце концов, содержание плаката было недалеко от истины — чейнджлинг под номером один и в самом деле приходился всему остальному улью старшим братом. И он следил. Никогда нельзя было быть уверенным в обратном. Мало кто знал его настоящий облик, потому что Первый был мастером маскировки. Он мог превратится во что угодно, и одурачить кого угодно. В душевой трутни трепались, что самый крупный кризис в истории Улья случился оттого, что Первый обманул превращением даже самого себя. Три месяца все, начиная от его заместителей и кончая врагами Роя, разыскивали Первого, но никто не мог и подумать на мёртвого гуся в кустах у озера. К счастью для улья, Первый всё-таки спас положение, разгадав свой собственный обман раньше всех остальных. Ничто не могло укрыться от его проницательного взгляда.

Тринадцатый скучал. Весь Рой ушёл готовится ко встрече. Кто-то изображал положенных яков, кто-то ушёл на дальнюю разведку, кто-то укреплял периметр. Многие готовились к сбору. По прогнозам главы аналитического отдела, еды ожидалось много — хватит полгода вперёд, если экономить. Оставшаяся половина сотрудников высказывала более осторожные цифры в три месяца, но это всё равно было много. По этой причине все были заняты, и Тринадцатый остался в улье совсем один, вместе с клыковой щёткой и своими соплями от морозной поездки. Поскольку лёгких у чейнджлингов не было, сопли равномерно шли по всему телу, так что он оставлял за собой весьма неприятный след, который ему же и приходилось убирать. Возможно, где-то в улье был Первый, но проверять это совсем не хотелось.

— Ой, приветики. А это, значит, ваш улей? Ну ничего себе, как у вас тут всё жутко, почти как в доме кошмаров, который Эпплы делали на прошедшую кошмарную ночь, только без скелетов. Зато слизи, гляжу, вы запасли куда больше. А конфеты у вас приготовлены?
Это было самое настоящее вторжение, угроза критического ранга. Розовая хихикающая пони проникла каким-то образом в улей. При этом она не кричала, не звала на помощь и вообще вела себя как дома. Но самое важное, то, что заставляло все три сердца Тринадцатого биться, чуть не выскакивая из груди — это то, что эта была та самая пони, которую он видел в своих снах. А он только и смог выдавить из себя жалкое «Привет».
— Ой, ты умеешь говорить! Это здорово. Хотя я бы познакомилась с тобой даже если бы ты и не разговаривал. У моей сестры есть питомец, так он вообще отмалчивается целыми месяцами. Иногда мне кажется, что он дурно влияет на моего крокодильчика. Кстати, меня зовут Пинки. А тебя как? Слушай, это не тебя ли я видела в прошлый раз, там, снаружи?
— Да. — оборотень перекинулся в маленького яка и представился — Я номер Тринадцатый.
— Ой, как здорово! Наверное, у тебя двенадцать братьев и сестёр? Хотя нет, куда больше. Вы же все тут родня, верно? Хорошо иметь такую большую семью! — хотя фактически все чейнджлинги в улье были братьями друг другу, Тринадцатый никогда не думал о трутнях в таком ключе. Семья… что-то шевельнулось у него внутри. Он знал, что это такое, видел, как яки поддерживают своих молодых и стариков, как радуются и грустят вместе. Да что там видел — сам собирал и питался этим на завтрак и обед, а по праздникам, когда у них был ужин — то и на него. Это была настоящая семья; а в улье же они были просто безликие номера, связанные друг с другом уставом и волей Первого.
— Нет, мы не семья. — ответил он с грустью в голосе.
— Ох, ты только ответил на тот вопрос? А я тебе уже рассказывала про тётушку Кварц. Но ничего страшного. Я дружу с одной жирафкой, до неё шутки доходят ещё дольше. Тебе повторить? А вообще жалко, и странно. У нас в Эквестрии чейнджлинги совсем не такие. В смысле, они раньше тоже были чёрными, а теперь зелёные, и синие, и жёлтые…
— А что ты тут делаешь и как очутилась? — чейнджлинг запоздало понял, что этот вопрос должен был задать с самого начала.
— Меня позвали послом в Якякистан, я прилетела, а потом думаю «а что, если тут тоже живут перевёртыши», решила поискать, и они, то есть вы, тут и правда живёте, ну и я решила, что будет невежливо просто пройти мимо, не поздоровавшись, вот и зашла сказать привет! Тут интересно, хоть и жутковато, но только тут никого нет, кроме тебя. Наверное, все в деревне готовят вечеринку-сюрприз, так? Может, и мне стоит приготовить для них сюрприз в ответ?
Это была та самая кобылка. За минуты разговора он узнал о ней в разы больше, чем до этого, и полюбил ещё сильнее. Позволить ей уйти в одиночку на праздник к якам, оставшись одному со слизью? Ну уж нет!
— А хочешь, я покажу тебе улей? Я тут вроде как остался за старшего, так что это моя обязанность. — брякнул он первое, что пришло в голову.

***
Розовая пони и бурый як наматывали очередную петлю в хитросплетениях туннелей Улья.
— А вот тут у нас распределители, а вон там спальные коконы…
— Ууу, я знаю, я знаю! Я уже парочку раз была в таком. В нём тебя подвешивают вниз головой, верно? Должна сказать, что это довольно забавно, и соображать после этого начинаешь лучше, хотя мне обычно было не до сна. А что это у вас за дверца?
— Это… кабинет Первого. — Тринадцатый поёжился. — Я бы не стал туда ходить.
— А что там такое? А он дома? Можно с ним познакомится? Может, ему тоже нужны друзья?
— Не думаю, что он когда-нибудь думал о подобном. — Что-то внутри перевёртыша начинало источать слабое чувство тревоги. — Пожалуй, нам лучше уйти отсюда. Мне туда нельзя.
— Но ведь мне-то можно! Я просто зайду и посмотрю. А если вдруг он окажется букой или ещё что-то, просто позову тебя на помощь. Ладно?
Тринадцатый лишь кивнул, и пони в два прыжка скрылась за дверью. Он бы охотнее вышел в лютый мороз, такой жуткий, что плевок в нём застывает на лету, чем шагнул бы хоть шаг за этот порог. Он просто ждал и молился всем известным и неизвестным богам и богиням о том, чтобы Первого просто не оказалось дома, чтобы Пинки там наскучило, чтобы она вышла наконец. Его надежды таяли с каждой минутой. Он ждал, что из-за двери раздастся крик, мольба, и тогда он ворвётся и спасёт. И они вместе уйдут, убегут куда-нибудь далеко, в страну, где нету постоянных морозов, где не надо соблюдать устав и ужинать можно хоть каждый день. Он ждал и гнал из головы образы, как Первый чейнджлинг высасывает всю любовь, всю радость и веселье из розовой поняшки, словно паук обедает мухой, оставляя лишь сухую и безжизненную серую оболочку. Всё же Первый хоть и бывает суровым, но всё же он умён и справедлив. А если он посчитает, что так нужно на благо роя? Тринадцатый ждал и сходил с ума от ожидания.
— Ой, а я почти забыла про тебя! — дверь открылась так резко, что Тринадцатый чуть было не упал в ту сторону, где виднелась маленькая приёмная со стульями. — А ты знаешь, мы с этим первым так чудесно поболтали! Он очень-очень милый, и вовсе не страшный, а очень забавный. Он умеет превращаться в такие штуки, это просто умора! А ещё он очень приятный собеседник, с которым можно поговорить обо всём, даже о вишнёвых пирогах! Он рассказал мне такой рецепт, которого я ещё не слышала. А ещё есть одна штука, только это очень секретно — Пинки наклонилась к самому уху собеседника, так, что тринадцатый чувствовал её горячее, пахнущее карамелью дыхание и прошептала — мы с ним це-ло-ва-лись!
Тринадцатый ворвался в кабинет. Несколько стульев, самый обыкновенный стол, чейнджлинг, почти такой же, как и на плакате, только с поблекшим от возраста панцирем.
— Ты! — запыхаясь, прокричал Тринадцатый. — Что ты сделал с Пинки?
Тот поднял на него свои глаза — умные, глубокие, старые. Посмотрел взглядом, пробирающимся под хитин и скручивающим все нервы там в один комок. И выдавил всего одно слово: «Вон!»
Ноги сами вынесли плачущего Тринадцатого за пределы улья.
***
Говорят, замерзать в снегу вовсе не страшно. Просто отнимаются ноги, уши и хвост. Кровь замедляет своё течение в жилах. Даже голод перестаёт особо мучить. Ты просто идёшь, идёшь по заснеженной равнине, без цели и надежды, а потом ложишься и засыпаешь. Все страхи перестают тебя волновать, и ты обретаешь покой. А весной, когда жаркое солнце припечёт как следует, то, что когда-то было тобой унесёт вместе с талым снегом. А где-то там, через какое-то время из яйца вылупится новый Тринадцатый.
Наверное, оно и к лучшему. Наверное, так будет правильнее. Наверное…
Мысли Тринадцатого прервало непривычное ощущение. Чувствительность не просто возвращалась к нему — ему было жарко. И больно. Он оглянулся, лишь для того, чтобы увидеть как его мохнатый яковский хвост полыхает зелёным огнём.
— Ай, горячо-горячо-горячо! — завопил он, катаясь по снегу и сбивая пламя. Желание умирать резко исчезло, оставив лишь запах палёной шерсти.
— Теперь ты мой пленник. — гордо заявила драконша, смотря на добычу.
Все знали, кто такие драконы. Величественные, гордые существа гигантских размеров. Иногда жадные до крови, иногда до сокровищ, а иногда — до магических артефактов. Они владели древней магией, умели летать, и, конечно же, дышали огнём. Перед Тринадцатым была, несомненно, достойная представительница этого племени. С ярко-алой радужкой, парой загнутых рогов по бокам головы и чешуёй, голубой, как летнее безоблачное небо в полдень. Вот только размером эта особь была чуть меньше взрослого яка, даром что стояла на двух ногах.
— Что стоишь? Пошевеливайся! — приказала она чейнджлингу, только потушившему свой фальшивый хвост, и зашагала по снегу. — Нам туда!
— А разве так берут в плен? Разве меня не надо связать, или склеить липкой слизью, либо парализовать укусом и завернуть в кокон?
— Зачем? Ты же не сможешь тогда идти.
Ячонок с обгорелым хвостом осмотрелся, вздохнул, и поплёлся следом.
***
В пещере горел костёр, играя рогатыми тенями на стенах. На шампурах жарилось свежее мясо. Чувствительность, вместе с тысячей невидимых иголок возвращалась в конечности чейнджлинга.
— Раньше драконы знали три пути допроса. — начала свой рассказ драконесса. — На первом пути пленного опускали в кипящую лаву, пока он не заговорит. Но лавы здесь нет. Поэтому этот путь не годится.
На втором пути пути пленного понемногу съедали. Но у меня уже есть на сегодня ужин, и я слежу за фигурой.
На третьем пути пленного заставляли слушать стихи Пиропа. Но совет дракона запретил этот вариант три сотни лет назад за излишнюю жестокость.
Но недавно я узнала о четвёртом пути и хочу его испробовать.
Меня зовут Эмбер и я предлагаю стать друзьями. — и она протянула свою лапу.
Тринадцатый ожесточённо кусал себя за локоть. Похоже, это всё-таки был не сон, да и выдумать такое он бы не сумел. Поэтому он лишь протянул копыто и сказал:
— Тринадцатый. А в чём смысл всей этой дружбы?
— Я сама ещё до конца в этом не разобралась. Но говорят, что друзья помогают решать проблемы друг друга. У тебя есть проблемы?
Тринадцатого прорвало. Он говорил долго. Он рассказал ей про улей, грубо нарушив при этом двадцать восемь статей устава. Рассказал про голод, про деревню яков и про сбор клочков любви. Про Пинки Пай и про Первого. Наконец, он выдохся и замолчал, тихонько всхлипывая и роняя слёзы в жаркое пламя.
Эмбер ненадолго задумалась.
— Тебя обманули. Я следила за деревней и видела, как туда прилетела посол. Она из этой деревни никуда не выходила.
Догадка молнией озарила Тринадцатого. Значит, всё это был обман и ещё есть надежда!
— Я… я… — он ловил ртом воздух, не решаясь проговорить то, что у него вертелось в голове, — ты мне поможешь?
— Напасть на деревню яков, похитить пони, которая тебя не знает, и сжечь твой улей? Нет, я не буду этого делать.
Я помогу тебе разобраться с твоими проблемами. Но твоя главная проблема, это ты сам. — чейнджлинг съёжился при этих словах. — Ты слаб. Жалок. Труслив.
Ты хочешь, чтобы тебя любили, но не делаешь и шага для этого. Сотни драконов борются за крыло самки, иногда даже насмерть. Но победа достаётся только лучшему. Хочешь любви — будь лучшим.
Кем ты станешь ради своей пони? Я не слышу, скажи это громче. Кем ты станешь? Громче. Ещё громче!
— Я СТАНУ САМЫМ СМЕШНЫМ ЧЕЙНДЖЛИНГОМ В МИРЕ!
***
Со спины дракона открывался шикарный вид. Внизу проплывали стоги свежего сена, яблоневые сады, маленькие деревянные домишки вместе с огородами. Цветные бескрылые лошадки, казавшиеся сверху совсем крошечными, махали копытами и что-то кричали. Тринадцатый мог разобрать только отдельные слова «погодная фабрика», «крылопопые пегасы», «наводнение». Наконец, заливные луга сменились холмами, а после — и зелёным лесом, изредка перемежавшимся аккуратными просеками.
— Так красиво… это и есть Эквестрия?
— Да, это страна пони. Скоро я тебя высажу, мне же нужно лететь дальше. Тут ты сможешь откормиться и набраться сил, а если повезёт, и найти учителя.
— Говорят, тут угодья роя королевы Кризалис. Если они найдут меня… — чейнджлинг поёжился.
— А разве это хуже, чем то, что сделал бы с тобой твой улей? Ты же сам рассказывал про наказания по уставу. Что там делают за разглашение тайн и дезертирство?
— Эмбер. Я даже не знаю, как тебя благодарить. Спасибо ещё раз за всё.
Дракон кивнула.
— В конце концов, ты же мой друг. Да и ты так мне уже помог, рассказав всё что нужно об обороне Як-якистана. И, похоже, мы уже на месте.
Эмбер сделала круг, снижаясь, и приземлилась на невысокую скалу, да так, что камень под её когтями хрустнул.
— Вот и конец путешествию. Удачи тебе с твоей пони. Я не очень хороша во всех этих дружеских штуках. Мы должны обняться или типа того?
— Эмм, не уверен. — Тринадцатый зачесал в затылке. — Правда, ты мой первый друг, так что я в этом тоже не очень разбираюсь…
— Хорошо. Может быть, ещё встретимся. Напиши мне, когда добьёшься копыта той самой пони. Прощай. — Лазурный дракон взмахнула крыльями, и взмыла в небо.
— Постой! А как писать-то? Кому?
— Просто передай письмо любому дракону, и скажи, что оно для Лорда! — послышался крик от удаляющейся фигурки. Ещё несколько взмахов — и она растаяла на фоне дневного неба.
Тринадцатый шёл по лесу. Это не был какой-то густой и дремучий, неприрученный лес — нет, деревья росли не слишком часто, птицы щебетали свою мелодию, и время от времени кролики сновали туда-сюда. Где-то впереди должен был быть городок, который он видел с верхушки скалы. На всякий случай он сменил обличье яка на жеребчика — молодого, долговязого, с шерстью рыжей масти.
На ветку прямо перед ним выпорхнули три существа со стрекозиными крыльями. Больше всего они напоминали миниатюрных лошадей; размером они были всего лишь с обычное копыто. Они затянули странную песню:
Ох, ужасно быть тобой!
Не избранный ты, а дурак простой!
И куда ты ни пойдешь,
Ни за бит ты пропадешь,
Ох, ужасно быть тобой!
— Пошли отсюда, пошли! — через кусты, размахивая зажатой в зубах метлой, вывалился рослый конь. Метла каким-то образом зацепилась за ветки дерева и осталась так висеть, а существа, мерзко хихикая, разлетелись в разные стороны.
— Ещё и жеребёнок. Как же мне повезло. — обречённым голосом сказал новоприбывший. — Ты в порядке?
— Да, мистер. А кто это был?
— Бризи. Мерзкий народец, только и любят поней как-нибудь дразнить. Ох, и травили они меня раньше! А я Траблшуз. А теперь скажи, кто ты и почему мне так повезло тебя встретить?
Тринадцатого этот вопрос застал врасплох.
— Это может звучать немножко странно, но я Тринадцатый и я хочу стать смешным.
Конь вздохнул.
— Этого следовало ожидать. Ученик, которых хочет стать смешным, и не может. Поверь мне, если бы ты ляпнул любую чушь, вроде «я пони, влюбившийся в пачку сена, и желающий рассмешить её, чтобы понравится ей», или «я граммофон, который хочет записать пару новых шуток», это и то было бы смешнее. Что делать, пойдём со мной, придётся тебя учить.
— А вы знаете, как сделать смешно?
Вместо ответа конь вздохнул и дёрнул за ручку застрявшей метлы. Соседнее дерево хрустнуло и повалилось прямо на жеребца, но в последний момент перед тем, как раздавить, зацепилось за ту же рукоятку метлы и остановилось. Прямо на голову жеребца с дерева свалилось гнездо, размазывая сырые птичьи яйца ему по морде. Тот с невозмутимым видом достал из ниоткуда платок и принялся очищать это, по факту только больше размазывая белок по морде.
— Знаю ли я, как смешить пони? Мне повезло быть одним из самых смешных клоунов на родео, малыш.
***
— Итак, мой ученик, теперь ты знаешь о юморе всё, что знаю о нём я. Ты лучший из всех, кого я когда-либо обучал. Ты долго и достойно тренировался, но теперь пришёл твой черёд. Дальше жизнь будет твоим учителем. Вот, возьми это — Траблшуз легонько лягнул полку, отчего сверху свалилась подкова, ударив Тринадцатого по макушке. — Раньше эта подкова служила мне верой и правдой. Пусть же она принесёт тебе удачу и славу!
— Благодарю, мастер. Я никогда не забуду вашей мудрости. — Тринадцатый поклонился своему наставнику, потирая ушибленное место. — Я обещаю, что не подведу вас. И спасибо за то, что пустили переночевать, и за завтрак тоже. А вам не жалко подковы?
— Бери-бери, у меня ещё пятнадцать пар осталось. Ну всё, давай, иди отсюда, пока моя удача на тебя не перешла. Кыш, кыш! — Конь так замахал копытами, что чейнджлинг пулей вылетел из фургона Траблшуза, пока на него ещё что-нибудь не свалилось. И порысил по дорожке — до города было совсем недалеко. К счастью, никаких бризи больше ему не встретилось.
В городе была Ярмарка. Лоточники раздавали засахаренные яблоки абсолютно бесплатно, глотатели огня выдували пламенные колечки в виде лент мёбиуса, а горбоносая ведьма ненадолго превращала желающих в тритонов. Зазывалы вокруг приглашали то померяться силой, то угостить цветами прекрасную даму, то выловить золотое яблоко, но Тринадцатый шёл, не отвлекаясь, к самой сердцевине — огромному фиолетовому шатру на городской площади.
— Вам к кому? — встретила его седогривая пони у заднего входа, смотря через толстые очки.
— Я почтенный простак, развлекаю за так, но могу за пятак — отбарабанил перевёртыш. — Возьмёте?
— Ещё один клоун выискался. Ладно, иди, с другими будешь выступать после зверинца, а там посмотрим. Гримёрка прямо и налево.
Теперь он стал белым. Это было очень непривычно — меняться не с помощью превращения, а с помощью белил, пудры и штанов на три размера больше, чем нужно. Чейдждинг весь чесался и нервничал, поглядывая на толпу клоунов, которая должна была выступать вместе с ним. У всех были размалёваны морды, у кого-то, как у него — грустные, с подведёнными слёзками, у кого-то — нарочито весёлые, с большой помадной улыбкой. Это напоминало работу улья — каждый превращался перед налётом в кого-то другого, каждый знал сценарий, где он будет стоять и что делать. И как только конферансье объявил выступление клоунов, одним из первых побежал на цирковую арену.

Сценарий Тринадцатого был очень прост: выйти, прочитать стишки о несчастной любви, выразительно постонать — словом, всё было привычно. После второго стиха он переключился на заготовленным им заранее любительские литературные произведения, иначе говоря, на фанфики. Зрители переводили внимание с жонглирующих собачками и катающихся на крошечных велосипедах его коллег на декламирующего размалёванного перевёртыша.

В голове Тринадцатого зазвенело. Он повернулся, чтобы увидеть клоуна, одетого в красный костюм, с большим и пищащим резиновым молотом, которой он огрел чейнджлинга по голове. Тот хищно улыбнулся, и прошептал «Как говорил первый — хорошо смеётся тот, кто смеётся последним». Затем он размахнулся и огрел ещё раз.
Молот издал писк и застрял. Тринадцатый дёрнулся в сторону, и перевернулся, отчего молот остался торчать у него в голове. Вытаращил глаза, взглянул внимательнее — так и есть: внутри резиновой головки блестело лезвие настоящего, металлического ледоруба. К счастью, главный урок юмора от Траблшуза — всегда носи под париком каску — не прошёл даром.
Незнакомый клоун атаковал ещё раз. Он молотил Тринадцатого копытами, а тот только ойкал при каждом ударе, пока не свалился на землю — покатившись и сбив клоуна с ног.
Толпа разразилась залпом смеха. Словно маленькие лучики солнца щекотали Тринадцатого. Пахло жареной кукурузой и солнцем. Эти пони смеялись, им нравился этот неуклюжий клоун, с торчащим из головы молотком, они любили его. Пускай мимолётно, не так, как кто-то любит свою особенную пони, но зрителей было много. Столько любви бедный перевёртыш не видел ни разу в жизни, а сейчас она вся принадлежала ему. Она струилась сквозь него, впитывалась, наполняя его силой и радостью. Все чувства и рефлексы обострились в десятки раз. Когда клоун в красном встал и накинулся на него, Тринадцатый просто высморкался, высвобождая давно копившиеся запасы, и сделал шаг в сторону. Враг врезался в стену где-то на другом конце арены. Когда чейнджлинг повторил этот номер, схватив и развернув соперника вальсовым движением на той же луже слизи, зрители хохотали. Когда он кидался милыми маленькими ленивцами, не успевшими уйти со сцены с прошлого выступления, а теперь крепко обхватывающими врага и не дающими пошевелиться, зрители копытоплекскали. Тринадцатый был неуязвим.
Раздался выстрел, ещё, и ещё один. Тринадцатого с разных сторон тремя пушечными ядрами, перекручивая, ломая кости и выплёскивая на арену зелёную кровь. Зрители с криками, лягая друг друга, ломанулись прочь из шапито. Так странно… нога лежала прямо перед Тринадцатым, а он её совсем не чувствовал. На сцену медленно, высоко подпрыгивая на каждом шаге, прискакала розовая пони.
— Ну вот и всё, дурашка-букашка. Это конец рассказа, и твоей глупенькой жизни тоже. Спасибо за участие в испытаниях, но больше ты улью не нужен, предатель. Думаешь, кто-то из читателей ожидал чего-то другого? Пффф, — пони скорчила рожицу, — настоящие тираны всегда выигрывают. Потому что они могут позволить себе играть не по правилам.
Тринадцатый лежал в луже крови и улыбался. Он не знал, куда попадают души смешных чейнджлингов после смерти, перерождаются ли они в новых Тринадцатых или выступают на призрачных просторах снова и снова. Он не знал, могло ли это закончится как-то по-другому, или с самого рождения судьба неизбежно вела его к одному итогу, как верил про свою судьбу Траблшуз. Он не знал, что шапито окружён, и что там снаружи его готова штурмовать целая толпа клонов из профсоюза, занимающихся вопросами нехарактерного использования образа Пинки Пай. Он только знал, что сегодня он первый раз в жизни сражался — и победил.


Вообще судьба у этого рассказа простая и непримечательная. Писался к дуэли с темой "смех среди тирании", которая должна была быть ещё в октябре, потом соперник отказался от участия, а дуэль так и не закрыли… А не так давно меня пнули, чтобы я всё-таки выложил этот рассказ.
И если он вызовет у вас хотя бы тень улыбки, если вам что-то не понравится, или наоборот, вы решите что не зря потратили время на чтение — будьте добры, пишите, что удалось, а что нет, хоть тут, хоть на гуглдоках. Заранее спасибо.

7 комментариев

Сам себя в тленту не пнёшь — никто не пнёт.
narf
+1
Иди сцену читай. Орк сейчас захватит мерзких людишек, даст им права рабов и прочитает
orc01
0
Так, я ведь ужо это читал…
orc01
+1
Прочитал. Скажу просто, как обычный читатель: лично у меня рассказ вызвал не улыбку, а лишь поморщивание, особенно в моменте с «Зарэжу!» и отсылкой на «Большого Брата» — слишком очевидно-натянуто. Тем не менее, лайк поставлю и пну в ленту — авось кому-то придётся по душе.
DarkDarkness
+2
Нененене, ты не понял, Даркнесс. Там дуэль должна была быть, а орк дал тему «Смех среди тирании». Оттуда и все отсылки
orc01
0
Орк, я ругаю не наличие отсылок, а уровень исполнения. Их можно было вплести более гармонично. Впрочем, при желании можно было бы обойтись и без них. Лично для меня они сейчас выглядят унылым петросянством.
DarkDarkness Изменён автором
+2
Приз за усердие твой.
novice
+1
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
Скрыто Показать