Моя борьба. Глава 5. ОКБ-233 ЭВАТВсНКиДУ тов. Холкина
Обложка, обложка, у нас всё ещё есть обложка! У-лю-лю! Ахой! Ур-р-ря!
Автор: Niko_de_Andjelo
Рейтинг: G
Теги: POV
Аннотация:
Хоть я и потерял свои крылья, но страсть к полётам сохранилась в моём сердце.
Но… как взлетит пегас бескрылый?
Читать: Сториз
События происходят в мире "Солнечного затмения"
Глава 5. ОКБ-233 ЭВАТВсНКиДУ тов. ХолкинаНепогода пробудила во мне поэта. Главное, чтобы Квит не прочёл следующий отрывок, а то мне точно не жить.
И разверзлись бурлящие злобой покрывала грозовой хмурости, и сверкнула белосветая, стремительная, как я сам, вспышка ослепительной молнии, что освещает каждую чёрточку, и превращает пасмурный день в гравюру мастера Гонтера Джэбэ, и неизвестно ещё, что из этого выглядит более настоящим: невероятные иллюстрации Джэбэ, или бритвенные иллюминации молний.
Так, или иначе, но гроза началась. В едином мне запылала битва двух противоположных желаний. Я жаждал леденящей бури, но я хотел войти в дверь под табличкой с невыговариваемой надписью “ОКБ-233 ЭВАТВсНКиДУ тов. Холкина“.
И если говорить о трезвом распределении приоритетов, то на стороне ливня был серьёзный перевес — такая погодка бывает не каждый день. А тов. Холкин никуда до завтра не улетит. Я надеюсь.
Потрясающий порыв ветра ударил мне в бок таким количеством тяжёлых дождинок, что я пошатнулся, а гудение в ушах стояло такое, что я едва расслышал, как вскрикнул гнущийся металл петель двери, чуть не вырванной с корнем дуновением стихии. Светанула молния, отпечатав у меня перед глазами образ грифона, кубарем вылетающего из ОКБ, так быстро, что я бы непременно с ним столкнулся, если бы не моя молниеносная реакция летуна в запасе. Раскатисто зарокотало где-то в отдалении, то приближаясь, то отдаляясь, и последний залп прошёлся прямиком над нами, оглушив каждое живое существо в округе. И всё это вместе сложилось бы в отличную рекламу фильма ужасов, окажись здесь поблизости кинооператоры.
Но вместо названия фильма, перед моими глазами пролетела метла, хоть и без ведьмы, зато с удивительной способностью к самонаведению на убегающих грифонов. Следом шум бури был пробит сразу двумя криками.
Первым крикнул убегающий, когда метла с глухим стуком ударила его прямо между лопаток. В такую пригожую погодку я, конечно, не мог расслышать удара, но был абсолютно уверен в том, что звук получился пугающим.
Второй боевой клич вылетел из прохода, едва опережая своего владельца-метлометателя: “Хальт! Верни, петух ты неощипанный!”. Вернуть он требовал, очевидно, большую плоскую коробку, которую этот “петух неощипанный” выронил после ранения.
Раненый, однако, оказался не так прост, и убежал под аккомпанемент грома и молний, не забыв захватить коробку и крикнуть напоследок весьма убедительное оправдание: “У меня разрешение от Скоречникова!”.
Второй грифон не стал преследовать первого. Было тому причиной разрешение от Скворечникова, или пожилой возраст, отложившийся в седине преследователя — так и останется загадкой, если только я не решусь взять на себя инициативу. Опять.
Внутрь я вошёл, чувствуя прилив благоговения перед творцами дивного нового мира. Дверь мы закрыли втроём с седым грифоном, и справились лишь чудом: так сильно было сопротивление ветра и погнутых петель. В помещении эйфория от грозы спала, и мне стало неуютно, мокро и холодно. Снаружи грохотало.
— А вы кто такие? — спросил вдруг грифон.
В глубине здания хлопнула жалкая пародия на настоящий гром. Грифон ворчливо защёлкал клювом. В дальнем коридоре зацокали.
Теперь, когда цель была настолько близка, что мы даже оказались внутри её, я заволновался. Путь сюда был быстрым, хоть и дальним. В дороге я старался не волноваться — и без того хватало забот… дорожных.
А теперь я заволновался, и стал похож на пьяного. Я залез в перемётную суму, достал оттуда газету с аэропланом, и вручил её грифону.
Я ожидал, что он непонимающе на неё посмотрит, небрежно развернёт и увидит передовицу. Его взор медленно и торжественно, будто лучи восходящего солнца, перейдёт с передовицы на меня. И тогда он обойдётся без пустых слов. Нет, и вправду, зачем нужны слова? Мы оба должны понимать, о чём идёт речь. Хватит медленного, осторожного кивка.
Вместо этого он посмотрел на меня, как на идиота, и спросил, что всё это значит.
Я объяснил ему за газету и попросил причастности к полётам.
“А, ну да” — подтвердил он, и послал меня в отдел кадров.
Мой друг остался донимать расспросами грифона.
Я же пошёл в отдел кадров. Я пару раз свернул, и оказался в нужном коридоре. Мне в лицо завоняло промзоной, сероводородом, машинным маслом, дымом и прочей гадостью. Я принюхался, и почувствовал ещё и больничный запах. Странная смесь.
В дальнем конце коридора дымящийся пони вылетел из правой двери, тут же исчезнув в двери левой.
В отдел кадров я вошёл с лёгкой дрожью в ногах.
Увиденное меня поразило.
За полированным столом был сухой, жилистый фестрал с хитрым прищуром и таинственной полуулыбкой. Он лежал на парусиновом пуфике и лениво ел вафли.
Я прилёг на гостевой пуфик.
— А-а-а… плохие у вас дела, товарищ.
— Хуже, чем раньше?
— Гораздо.
— Кошмар.
— Кошмар, — подтвердил он.
Молчаливая пауза.
— У вас тут коробку украли, — поделился я своим наблюдением.
— Так. — Поинтересовался он, но по его мимике было видно, что он уже всё знает.
— Так я не украду, — почти хвастливо констатировал я.
— Это хорошо, нам такие нужны, — фестрал потянулся к вафельнице.
Захрустела свежая вафля.
— Идите в кабинет напротив, Холкина там спросите.
Фестрал беззаботно перевёл взгляд на картину на стене.
На указанной мне двери под номером тринадцать было написано что-то о проектировании систем охлаждения.
Внутри сидела мускулистая единорожица — даже больше Квита! — и пустым взглядом буравила чертёжи.
Она была одна.
Жёлтый, яркий свет настольной лампы проявлял пар над гранёным стаканом чая.
У этой пони явно была неразрешимая проблема с чертежами, и мне было неловко отвлекать её. Кто знает — может она уже находится на верном пути к решению своих проблем!
Впрочем, любой, кто сталкивался с неразрешимой задачей, знает, что единорожица уже прошла фазу отчаяния, и теперь находится в фазе апатичного неверия. Мозг отказывается работать и уходит на забастовку. Решение никогда не придёт в то болото, в которое превратилась некогда полноводная река её мысли. Сидеть так можно час, можно сутки, можно дольше, но решение без встряски не придёт.
Поняв, что вторжение моё будет не злом, но благом, я решился и спросил про Холкина.
В ответ она послала меня в десятый кабинет.
“Рядом” — подумал я, вышел в коридор, свернул направо, и стал искать заветную цифру “десять” слева.
“Ха-ха!” — ответил мне тот, кто развешивал номера. Напротив был кабинет четырнадцать — отдел кадров — как и должно быть. А следом за ним шёл одиннадцатый и коридор. Напротив одиннадцатого был шестнадцатый.
Похоже, я начал сходить с ума, и мне ничего не осталось, кроме как вернуться к грифону и спросить у него. Оказалось, что десятый находится в самом конце коридора, через который мы зашли в это ОКБ.
Чем ближе, тем больше вони. Максимальной концентрации она достигла в ручейке дыма, вытекающем из предпоследней двери. А за последней дверью меня приветливо встретил пухлый чумазый единорожик ростом с меня и чаем в подстаканнике. Он отхлебнул, смотря на меня, и вопросительно подняв брови вверх.
— Холкин…
— А Холкин ушёл только что, за радиатор спрашивать у мастеров-ломастеров.
Увидев на моём лице немой вопрос, он тут же добавил:
— Да тут, справа сразу.
Я разочарованно вздохнул и вышел, услышав на прощание приглашение зайти на чай. Я пообещал, но не уверен, что он меня расслышал: в соседнем кабинете начали что-то ковать.
Судя по запахам и звукам, за нужной дверью работал и жил вспыльчивый, я бы даже сказал, легковоспламеняемый дракон.
Знаете, я бы удивился куда меньше, будь там в самом деле этот дракон. Вместо него я увидел двух единорогов в жёлтовато-коричневую полоску и с бурыми гривами.
С помощью трубки они пробивали в длинных узких пластинках дырки. На наковаленке была, судя по всему, первая, а рядом лежало ещё штук сто нетронутых. Я прокашлялся, чтобы обратить на себя внимание.
Они синхронно посмотрели на меня, и левый спросил, кто я, чёрт побери, такой, и что я тут, во имя солнечной кроны, делаю. По тембру я понял, что левый единорог — кобыла.
В ходе беседы, состоящей примерно из трёх реплик, включая вышеупомянутую вступительную, я был направлен в, цитирую, “любую из дверей напротив”.
Открыв дверь, я остолбенел.
На входе в ОКБ меня встретил грифон. Потом были единороги, фестрал и полосатые единороги-близнецы. Весьма странное сборище, не ОКБ, а цирк какой-то. И в огромном зале — собранном из нескольких соседних кабинетов — царил порядок, стояли кульманы, работали земнопони. Целое множество самых разнообразных пони: высокие и низкие, худые и полные, яркие и тёмные, жеребцы и кобылы. Объединяло их только то, что после проделанного пути я ожидал увидеть здесь кого угодно, включая морских пони в аквариуме, но только не простых земных пони.
Уверен, что многие пегасы, увидев всё это, рассмеялись бы: да что весь этот сброд знает про полёт, вендиго их побери! Полёт, сказали бы они, это есть чувственное и врождённое свойство поднебесных созданий, а потому понять и освоить, исследовать его тварям ползучим решительно невозможно.
Я же, в отличие от многих пегасов, нашёл в себе силы прочитать учебник по физике. В нём, конечно, не учитывалось множества тонкостей настоящего полёта, но грубые лётные модели классического крыла были расписаны. А для владения формулами и карандашом не обязательно иметь крылья.
К чему я это? Ах, да. Холкина среди них тоже не оказалось, и меня послали в другой конец здания, где был его личный кабинет.
Я подошёл к двери с чувством пустоты внутри. Я был почти уверен, что здесь его тоже нет, что он только что ушёл, не знаю, ловить молнию, например. Поэтому я боялся постучать. Ведь пока я этого не сделаю, он с равной вероятностью может быть или не быть внутри кабинета. Следовательно, он и есть, и его нету. Но когда я постучу, то точно узнаю, здесь ли он, или я вновь опоздал. Последнего я боялся, ведь стоял, после долгих поисков, в конце дня, перед его собственным кабинетом, что было несколько символично, подводило черту и ставило точку.
Я постучал. Мягкий голос сказал входить.
Пони внутри выглядел странно: тёмно-красная шёрстка, розовая короткая грива. Земнопони. Представился Холкином. Требовательно и мягко посмотрел на меня и спросил, кто я, и зачем его ищу.
— Айрон Бронко. Летать хочу, — я почему-то понял, что ему будет лучше всего отвечать лаконично и естественно.
— Айрон Бронко… — тихо повторил он, — что это значит?
— Я Мэйнхэттенец. Наши имена ни черта не значат.
Он кивнул и внимательно на меня посмотрел, задержав взгляд понятно где.
— Летать, значит, хотите?
Я хотел было ответить, но что-то в его взгляде дало мне понять, что он ещё не закончил мысль. И точно — после краткой паузы он сочувственно добавил:
— Понимаю.
Теперь мне уже нечего сказать, и я начинаю нетерпеливо буравить его взглядом, превращаюсь в слух.
— Значит, Вы прибыли сюда из самого Мэйнхэттена? Далёкий путь. Но я должен, обязан предупредить: испытания — это тяжёлый и непредсказуемо-опасный труд, который в любой момент может лишить тебя здоровья, а может и жизни.
— Опасности? — я усмехнулся, — так даже лучше! Здоровье? Да куда уж хуже!
Он сделал серьёзное выражение лица.
— Отнесись к этому со всей ответственностью, Бронко. Взвесь все за и против. Подумай. Если надумаешь — можешь завтра вернуться. Но у нас возникли некоторые затруднения, поэтому не жди, что полёт достанется тебе за красивые глаза и сразу — нет, боюсь, тебе придётся потрудиться.
Я поблагодарил его, и собирался было уже уходить, но Холкин вдруг поинтересовался о ждущем меня друге: мол, а он зачем приехал, неужели просто за компанию?
В ответ на моё безмерное удивление он со смешком ответил, что видел, как мы оба вошли, а потом друг мой остался ждать у входа и болтать со сторожем. Поняв, что Квит наверняка видел Холкина — а не заметить такую яркую личность весьма тяжело — я в очередной раз подивился легкомысленности своего друга, которому даже в голову не пришло сказать мне об этом, когда я несколько раз проходил мимо.
Я рассказал Холкину, что Квит — писатель, и что он приехал сюда, чтобы написать книгу о аэроплане. Холкин очень обрадовался, чем сильно удивил меня.
Оказалось, что им как раз не хватает хорошего репортёра, так что моему другу завтра тоже стоит зайти в ОК.
Это вызвало у меня подозрения: во-первых, я сказал, что Квит писатель, а не репортёр. И меня не провести — это разные профессии. Во-вторых, откуда он знает, что Квит — хорош в своём деле? И наконец, разве репортёр не должен приходить из газеты? Все эти вопросы мгновенно были адресованы Холкину.
Ответы оказались интереснее, чем я думал. Первые два вопроса он отмёл скопом: оказалось, что днём к нему зашёл его собственный армейский друг, который сегодня приехал на поезде из отпуска. Он же и рассказал ему про Квита. “Старшина!” — догадался я, и оказался совершенно прав.
Ответ на последний вопрос был банальнее: местный репортёр был, по выражению Холкина, не слишком компетентным в области авиатехники и паровых машин. Совсем не компетентен, если я правильно понял стальной блеск в глазах Холкина. Простительно для работника фотоаппарата и печатной машинки — он же не работал в этом ОКБ, в конце-концов. Но он даже не пытался разобраться в предмете своей статьи! И более того: ходят слухи, что он тесно сотрудничает с Гимельштейнами.
Я пообещал передать это Квиту, поблагодарил Холкина и, попрощавшись, вышел. Судя по интонациям, с которыми Квит общался с грифоном, он успел забыть про меня, и, очевидно, уже знал об этом ОКБ почти всё. Я свалил на него предложение поработать местным репортёром, и мы вышли на улицу.
Мы вышли навстречу тьме, стихающему дождю и пронизывающему до костей ветру. Пахло озоном и мокрой землёй, пахло свежестью и чистотой. Это был запах… счастья.
15 комментариев
Хотя Таубе в принципе местами бросает в жуть, даже если помнишь о той пропасти, что разделяет нас во времени.
Таубе — один из самых милых и красивых самолётов, а ещё он безопасный и надёжный