Эльдорадо. Глава 2.
Принцесса Селестия и Хранительницы Гармонии узнают об ужасном происшествии, а молодой священник совершает открытие, которое может в принципе все изменить.
Глава 2. Порой один увидит больше, чем многие.
Стена текстаПозолоченные накопытники звонко цокали по мраморному полу. Лучи света проходили сквозь цветные витражи, растекаясь по узорчатому мрамору яркими пятнами. Младшая принцесса Твайлайт Спаркл немного полюбовалась причудливой игрой света, прежде чем переступить порог тронного зала.
Старенький единорог-камердинер передал ей, что принцесса Селестия желает ее видеть по срочному делу. В чем суть дела, он не пояснил, но выглядел весьма встревоженным.
Твайлайт толкнула тяжелую дверь.
— Мы ничего им не сделали, клянусь! – услышала она. – Они просто пришли в деревню и начали убивать всех подряд…
Перед троном принцессы Селестии сидела маленькая пони голубого цвета. Рядом с ней Твайлайт увидела и своих подруг, Хранительниц Гармонии. Всех, кроме Рэйнбоу Дэш.
— Они убили маму. И сестренку… – малышка всхлипнула, жадно глотнула воздух и залилась слезами.
Флаттершай обняла кобылку крылом, едва сдерживаясь, чтобы не расплакаться самой. Пинки протянула ей чашку с горячим чаем, маленькая пони взяла ее трясущимися копытцами. Пинки помогла ей держать чашку, чтобы содержимое не расплескалось.
Твайлайт посмотрела на принцессу и поразилась произошедшей с ней переменой. Взгляд правительницы Эквестрии сверкал неподдельным возмущением и настоящей бурей праведного гнева, хотя внешне она оставалась спокойной.
— Принцесса, что случилось? – с тревогой спросила Твайлайт.
— Здравствуй, Твайлайт. – поприветствовала ученицу Селестия. – Большое горе постигло Эквестрию. Стая неизвестных чудовищ напала на поселок земных пони южнее Ванхуфера и уничтожила всех его обитателей. Спаслась только этой малышка, Росинка Памкин. Ее нашли патрульные пегасы из Лас-Пегасуса. Когда она рассказала им, что случилось, они, не медля ни минуты, доставили ее к нам, в Кантерлот.
Селестия поднялась с трона и сделала несколько шагов к окну.
— Я запретила ей рассказывать тебе и твоим подругам многое из того, что она поведала мне лично при первой беседе, – сказала она, глядя в окно. – Самые шокирующие подробности нападения. Поверь, Твайлайт, вам лучше не знать того, что мне рассказала эта несчастная девочка. Таких неслыханных зверств Эквестрия не знала уже много тысячелетий. Будто к нам снова вернулись Темные Времена…
— Да уж, дела… – Эпплджек задумчиво почесала голову.
По спине Твайлайт пробежал противный холодок.
— Где Рэйнбоу? – спросила она.
— Полетела на разведку вместе с остальными Вондерболтами. – ответила Рарити.
— Они вернутся через несколько дней, – добавила принцесса. – Нужно определить точное число этих чудовищ и узнать, куда они направляются. Еще я вызвала из Кристальной Империи Шайнинг Армора – его талант и опыт нам очень понадобятся. И немедленно разослала приказ по всем восточным и южным землям – собирать ополчение, готовиться к отражению нашествия.
В голосе Селестии появились железные нотки, а взгляд наполнился холодной решимостью. Перед Твайлайт сидела уже не добрая и всепрощающая Мать всех пони, а решительная и уверенная в себе правительница, готовая постоять за свой народ. Младшая принцесса почувствовала, как ее переполняет гордость за свою наставницу.
А еще младшая принцесса, несмотря на несчастье, обрадовалась тому, что снова увидит любимого брата – им уже давно не доводилось свидеться.
— Одно плохо, ваше высочество, – сказала Эпплджек. – Уже три дня прошло, как это случилось. Дэши и Вондерболтам лететь пару дней туда да столько же обратно. Пока то да се, считайте, уж неделя прошла. Подумать страшно, что успеют натворить пришельцы за это время, если только они не убрались восвояси.
— Ваше высочество, надо предупредить жителей тех мест! – воскликнула Флаттершай. – Пускай уходят, прячутся!
— Уже сделано, – кивнула Селестия. – Я отдала приказ капитану Спитфайр и ее бойцам, чтобы они предупреждали всех встреченных пони о приближении чудовищ. Надеюсь, что и жители Лас-Пегасуса сами догадались оповестить всех окрестных жителей.
— Я опасаюсь за Рэйнбоу. Не натворила бы она дел, она же такая невыдержанная, – заметила Твайлайт.
— Не беспокойся. Я лично взяла с нее обещание не лезть, куда не надо. Их цель – не бой, а разведка. В крайнем случае, Спитфайр присмотрит за ней, – успокоила ученицу Селестия.
Белая принцесса подошла к почти успокоившейся Росинке, склонилась и нежно обняла ее, прижав к груди.
— Не плачь, милое дитя, – сказала она. – Ты очень храбрая пони, и я тобою горжусь. Даю тебе слово, что убийцы твоих родных и друзей получат достойную кару за свои злодеяния.
Уже несколько дней отряд командора Альвареса де Алаведы медленно шел по незнакомой земле.
После охоты в заброшенной деревушке и последующего за ней сытного пира настроение людей улучшилось на порядок. На их лицах вновь появилось воодушевление первых дней похода, напрочь исчезло уныние последних недель, а усталость от пешего марша воспринималась уже не так безысходно.
Конные разъезды продолжали сновать по окрестностям. Но они по-прежнему не находили ни единого следа пребывания человека, хотя встречающиеся по пути деревушки выглядели так, будто жители покинули их какие-то несколько минут назад. Это безлюдье становилось подозрительным.
Единственное, что нашли испанцы – еще несколько стад разноцветных карликовых лошадей, которые были немедленно захвачены. Некоторых забили на еду сразу, остальных оставили про запас в обозе. Вместе со странными лошадьми поймали несколько десятков коров и пару сотен овец – к удивлению испанцев, до этого ни разу не встречавших в Новом Свете этих типично европейских животных.
А в покинутых домах разведчики находили много золотых монет с изображенной на них головой единорога, и множество драгоценных камней. Это утверждало командора Алаведу в том, что он и его отряд следуют по правильному пути.
На третий день размеренный покой пешего марша был нарушен встревоженными индейцами. Несколько дикарей в один голос утверждали, что видели в небе злого духа.
Командор проехал вперед. Туда, где, как говорили индейцы, появился неизвестный дух.
Приглядевшись, он и в самом деле заметил в небе крылатую тень. Увидели ее и другие люди.
— Вот он, курупури, вот он! – снова затараторили перепуганные индейцы. – Он выпьет нашу кровь и заберет наши души!
— Ангел? Это ангел? – недоуменно шептались испанцы.
Тень спустилась ниже. Дон Альварес прикрыл глаза ладонью от слепящего солнца и присмотрелся.
— Нет, это не ангел, – сказал он и взял у одного из солдат аркебузу.
Крылатое существо спустилось совсем низко, и все увидели, что это животное вроде тех «цветных лошадей», что паслись в заброшенных деревнях. Только с парой крыльев на боках.
Дон Альварес прицелился и выстрелил в загадочное существо. Бирюзовое тело камнем рухнуло на землю.
— Это не ангел и не демон, – громко объявил дон Альварес. – Это просто одно из этих животных. Язычники древней Греции называли похожее существо «пегасом». Подобный зверь был изображен на гербе барона Кастелло Гусмана де Агуэро.
Он отдал аркебузу солдату и приказал повару приготовить ему на обед крылья подстреленного пегаса.
Утром четвертого дня отряд дона Алаведы остановился на отдых в просторной долине, из которой были видны далекие вершины гор. В то же утро отец Федерико пришел к командору и попросил разрешения отделиться от отряда и немного проехаться по округе.
— Желаете почитать туземцам Христову проповедь, святой отец? – усмехнулся дон Альварес. – Спешу вас разочаровать – мои люди за все время не обнаружили ни единого местного обитателя.
— Кто знает, быть может, мне повезет, – отвечал, перебирая четки, священник. – Порой один человек может пройти там, где не пройдет войско. И увидит больше, чем увидят многие.
— Что ж, как желаете, святой отец. Не стану вас задерживать. Но предупреждаю – не езжайте один, возьмите с собой хотя бы нескольких солдат.
— Сеньор Алаведа, когда я пришел к индейцам аруче, со мной не было никого, кроме моего ангела-хранителя. И они меня не тронули. Более того – они все теперь добрые католики, отринувшие тьму язычества, и идут вместе с нами, разделяя все тяготы похода. Меня не тронули даже жуткие людоеды, именуемые «якума». Поверьте, сеньор, если человека хранит длань господня, ему нечего бояться, но если господь отвернется от него, его не спасет никакая охрана.
Через несколько минут спора дон Альварес все же убедил священника взять в сопровождение одного индейца.
— Хорошо, будь по-вашему. Я соглашаюсь только потому, чтобы вы не волновались за мою жизнь, – сдался на уговоры отец Федерико.
Недолгие сборы – и молодой священник тронулся в путь. Дон Алаведа дал ему лошадь. Федерико хотел попросить лошадь и для сопровождающего, но индеец наотрез отказался.
— Простите, падре, но я немного опасаюсь ездить на этих ваших животных, – сказал он священнику. – Не бойтесь за Тукана, Тукан выносливый. Ходит так же быстро, как ваша лошадь.
И все же отец Федерико следил, чтобы его лошадь не переходила на бег, жалея индейца.
Проехав немного по дороге, они свернули в лес.
Летний день дышал запахом свежей травы, ароматом лесных цветов и янтарной древесной смолы. Лучи солнца пробивались сквозь ажурное сплетение ветвей, сквозь зеленые витражи листьев, падая косыми полосами между колоннами покрытых мхом стволов.
Федерико подумал, что этой картине недостает только торжественных звуков органной музыки, похожей на хор ангелов, поющих свои исполненные неземного блаженства, прославляющие радость жизни песни.
Интимную тишину этого места нарушало только пение невидимых глазу птиц. Мягкая земля и мох приглушали звук шагов лошади. А босые ноги индейца и так ступали совершенно бесшумно.
— Знаете, падре, Тукан отлично знает сельву, – наконец подал голос аруче. – Так вот, это не сельва. Совсем не сельва.
— Ты прав, Тукан, – согласился отец Федерико. – Это больше похоже на… леса Европы. Откуда приехали мы, испанцы. Если бы я точно не знал, что нахожусь в Новом свете, то подумал бы, что оказался где-то во Франции или Германии. Странно.
Священник покачал головой и снова погрузился в безмолвное созерцание окружающей природы.
Еще пара часов неспешного пути… Внезапно его ноздри ощутили легкий, горьковатый, неожиданный в этом месте запах.
Запах дыма.
Это означало только одно. Где-то поблизости есть жилье. И есть люди.
Мысль о лесном пожаре отец Федерико отверг. Будь это так, ему бы встретились толпы зверей, в панике спасающихся от надвигающегося огня. Но вокруг все было спокойно.
— Тукан, ты чувствуешь дым? – окликнул он спутника.
— Да, падре, – отозвался тот.
— Едем к нему. Посмотрим на его источник.
Опытный охотник Тукан легко определил, с какой стороны доносился запах. Священник натянул удила, направляя ход лошади туда, куда указал индеец.
Вскоре послышались голоса. Отец Федерико, чрезвычайно обрадованный тем, что нашел-таки местных жителей, спешился и привязал лошадь к дереву. Он собирался сначала немного понаблюдать за туземцами, прежде чем выходить к ним.
Голоса становились все громче и разборчивее, уже можно было различить слова незнакомого языка. Вот этот мягкий шелковый баритон явно принадлежит мужчине, низкий, но приятный голос – женщине, звонкие выкрики – маленьким ребятишкам. Слышался скрип какого-то механизма.
Священник старался ступать как можно тише, дабы ненароком не выдать своего присутствия и не спугнуть туземцев.
Впереди в зарослях показался просвет. Федерико, пригнувшись, осторожно приподнял ветку и обомлел от изумления.
На лесной опушке, на берегу мелководной речушки стояла одинокая хижина. Над соломенной крышей курился дымок из трубы. А перед хижиной взгляд священника заметил тех, кому принадлежали услышанные голоса.
И это были не люди.
Перед хижиной стоял гончарный круг. А за ним сидело существо, слегка похожее на карликовую лошадь. Бежевый конек с синей гривой, на бедре которого красовалось изображение кувшина. Точно таких же солдаты сотнями сгоняли со всех заброшенных деревень этого края.
Заброшенных ли?
Священник в изумлении смотрел, как сильные задние копытца коня нажимают на педали гончарного круга, придавая ему ускорение. С сосредоточенным выражением на мордочке конек бережно прикасался передними копытами лежащей на вращающемся круге кучи глины, придавая бесформенному кому форму горшка. Федерико обратил внимание, что суставы местного конька были куда подвижнее, чем у земных лошадей. И подивился, до чего же ловко и справно у него выходит работа.
— Тукан! Поди сюда. Видишь ли ты это? – шепотом окликнул он индейца.
— Да, вижу. А он забавный! – Тукан тихо засмеялся.
— Значит, мне не показалось. А то я уж грешным делом подумал, что это наваждение, напущенное врагом рода людского, дабы искусить меня. Хорошо, что это не так.
На лице молодого священника появилась теплая улыбка.
Тем временем конек поставил сырой горшок на железный лист, к таким же заготовкам, затем поднял лист со всеми горшками зубами и понес его к стоящей в стороне от хижины гончарной печи.
— Какие сильные челюсти! – заметил Федерико и засмеялся. – Воистину, палец в рот ему не клади!
— Верно, падре, – согласился Тукан.
Из дома вышла молодая коричневая кобыла с фиолетовой гривой и хвостом, держащая во рту ковш с водой. С ней выкатилось трое малых жеребят.
Это его жена и дети, догадался падре.
Синегривый конь протянул испачканные глиной копыта, а кобыла полила на них водой из ковша. Когда вся грязь была смыта, один из жеребят протянул отцу чистое полотенце. Конь-гончар утерся, потрепал жеребенка по голове копытом и ткнулся носом в щеку своей супруги. Жеребята прижались к ногам отца.
— О господи. До чего же чудны дела твои, – прошептал, широко улыбаясь, священник.
— Я выхожу к ним, – сказал он индейцу, поднимаясь во весь рост и решительно шагая вперед.
Семейство лошадей-туземцев во все свои огромные глаза глядело на выходящего к ним из кустов великана, которому они едва доставали до пояса. Детеныши в ужасе забились под животы родителей, спрятавшись за их толстыми ногами.
— Буэнос диас! – не зная, что еще сказать, произнес отец Федерико. Лошадки продолжали испуганно пялиться на него.
— Буэнос диас! – повторил он приветствие еще раз и улыбнулся.
Отец семейства что-то невнятно произнес в ответ. Видимо, тоже поздоровался.
Федерико подошел ближе и преклонил колено, присаживаясь, чтобы не возвышаться над обитателями удивительной страны.
Человек и разноцветные лошади, не отрываясь, смотрели друг на друга. Мало-помалу страх в больших глазах туземцев улетучился, уступив место любопытству. Детеныши вылезли из-под родительской защиты и принялись разглядывать пришельца.
— Федерико, – показав на себя пальцем, представился священник. – Тукан, – указал он в сторону подходящего к ним индейца.
— Джарро, – ткнул в грудь копытом конь-гончар и добавил: – Джарро Клей. – Потом представил супругу: – Черника. – Затем поочередно каждого из троих своих жеребят: – Полли. Сэн. Корни.
— Эль хомбре, – снова указывая на себя, сказал падре. – Эль хомбре, – показал он на Тукана. – Лос хомбрес, – обвел обоих широким жестом, Федерико вопросительно посмотрел на Джарро.
Похоже, тот догадался, чего от него хотят.
— Пони, – сказал он про себя. – Пони, – указал на семью.
Пони. Священник знал, что на островах северной Европы, продуваемых ледяными ветрами океана, так называют породу карликовых мохнатых лошадей. Здешние туземцы, получается, по какому-то совпадению тоже называют себя «пони», хотя не слишком-то походят на своих европейских собратьев.
— Подумать только, они разговаривают. Это не просто бессмысленные звуки, это речь. Настоящая речь, как у людей, – прошептал Федерико.
— Как ты думаешь, падре, раз они говорят, как люди, их можно считать кем-то вроде людей? – поинтересовался индеец.
— Конечно же, нет, – ответил Федерико. – Они просто животные, хотя и могут говорить на своем языке.
Тем временем окончательно осмелевшие малыши приблизились к неподвижно сидящему на корточках священнику. Они разглядывали его плащ, его сапоги, его шляпу. Особое их внимание привлекло сделанное из сандалового дерева распятие, висящее на его груди. Самый маленький из жеребят потянулся к кресту, но окрик отца заставил его отпрыгнуть назад.
Улыбнувшись, падре снял распятие с шеи и протянул малышу. Тот осторожно потрогал его копытцем, понюхал ароматную древесину и принялся с интересом рассматривать фигурку распятого Христа.
Отец Федерико прикоснулся к копыту жеребенка. Короткая оранжевая шерсть спускалась до самой земли, а само копытце не напоминало грубые костяные копыта обычных лошадей. Куда более мягкое и чувствительное, оно было жестче подушечек на лапах собак.
Молодой священник не удержался, чтобы не пощекотать маленькое копытце. Жеребенок упал на спину и задорно рассмеялся, дрыгая в воздухе всеми четырьмя ногами. Федерико тоже тихо засмеялся, а вместе с ним – и индеец.
Родители с тревогой смотрели за своим жеребенком. Вскоре они убедились, что опасность ему не грозит, и взгляды их стали гораздо спокойнее.
Маленькая кобылка, подойдя к человеку, принюхалась и недовольно сморщила носик. Священнику вспомнил, что последний раз он был в ванне еще в Лиме. С тех пор ему, как и другим членам экспедиции, не приходилось мыться, если только не считать полоскавших их проливных тропических дождей. Купаться в реках, кишащих ужасными плотоядными рыбами, за считанные минуты обгладывающими все мясо с костей, было попросту опасно.
Сколько же недель прошло с тех пор? Он уже потерял счет времени их бесконечного путешествия.
Третий жеребенок изучал индейца. Тукан, стоя, как медный истукан, с высоты своего роста бесстрастно смотрел на снующего вокруг него пони, равнодушно поглаживая пальцами древко копья.
Вдоволь насмотревшись на гостей, жеребята вернулись к родителям, тараторя наперебой – видимо, рассказывая об ощущениях.
Джарро Клей выслушал детей. После чего что-то спросил у священника. Федерико покачал головой, показывая, что не понимает их языка. Тогда пони приоткрыл рот и указал на него копытом.
«Он, похоже, спрашивал, не голоден ли я», догадался падре. Он не ел с самого утра, а время, по его ощущениям, уже давно перевалило за полдень. Поэтому он решил, что было бы неплохо перекусить и согласно кивнул.
Джарро сказал жене несколько слов, и она скрылась в доме.
«Надеюсь, они не вздумают накормить меня сырым овсом или сеном» – с беспокойством подумал отец Федерико. – «Даже не знаю, что мне придется делать в этом случае. Наверное, следовало отказаться, притвориться, что я не голоден».
Бурая кобылка вышла из дверей хижины, шагая на трех ногах. Четвертое ее копыто поддерживало под дно глиняное блюдо, на котором священник, к своему облегчению, увидел простой хлеб и фрукты.
«Слава богу, не придется огорчать этих добрых животных отказом».
Черника, улыбнувшись, протянула блюдо священнику, он принял его с благодарным поклоном и заглянул внутрь.
Свежий белый хлеб, от которого исходит восхитительный аромат выпечки, сочные плоды, более свойственные Старому свету – яблоки, груши, виноград… Скромная пища, без излишеств. То, что достаточно для пропитания.
— Падре, ты не боишься, что они сделают тебе вред? – спросил вдруг индеец.
Отец Федерико задал встречный вопрос:
— Скажи мне, Тукан, когда я пришел в ваше племя, пытался ли кто-то из вас меня убить?
— Нет, падре. Аруче не делают вред тому, кто пришел с миром, – покачав головой, ответил индеец. И с горечью добавил: – Пока мы не встретили железных людей, мы даже не представляли, что можно делать вред тем, кто пришел к тебе с добром и без оружия.
Замолчав на несколько секунд, он сказал:
— Ты не такой, как железные люди.
— Ну вот, ты сам ответил на свой вопрос, – кивнул священник. – Я верю, что это создания, не испорченные грехами этого мира. Поэтому я всецело доверюсь божьей воле. И этим удивительным созданиям.
Федерико взял в руку румяное яблоко, поднес его к лицу и полной грудью вдохнул пряный яблочный запах. Запах самого лета. Запах его детства и юности, проведенных в монастыре Святого Антония…
В монотонной скуке монастырской жизни любимым развлечением мальчишек-послушников было, улучив момент, забраться в монастырский сад, рискуя попасться в руки монастырскому эконому, брату Аурелио, нарвать полную пазуху спелых алых яблок и тайно съесть их, ночью в своей келье…
Пробираясь под покровом ночи в глубину сада, маленький Федерико чувствовал себя Адамом, идущим к Древу Познания в Эдемских кущах. И он сам, и его друзья знали, что совершают проступок, что это дьявол искушает их, но соблазн отведать вкусных плодов был слишком уж велик, а опасность быть застигнутым с поличным придавала особую остроту ощущениям. Сорванные таким образом яблоки казались намного вкуснее тех, что выдавали в трапезной, хотя и были сорваны с одного дерева.
Потом следовало неизбежное наказание от воспитателя, брата Эрнесто. Но если Адам за свое прегрешение был навеки изгнан из Эдема, провинившихся послушников ожидала всего лишь обычная порка. Но никакие розги не могли отбить у них желания вновь и вновь преступать запретную черту, очерченную стеной из грубо сложенных крупных замшелых камней.
Священник улыбнулся ожившим в памяти картинам прошлых дней.
— Плоды Нового света очень сладки и сочны. Но они не заменят простой, привычной нам пищи, – произнес он и с наслаждением вонзил зубы в сочный плод.
Когда и он, и индеец насытились, пони-гончар более знаками, чем словами предложил отцу Федерико искупаться и отдохнуть с дороги.
Коричневая кобылка нагрела воду. Жестяная лоханка, служившая, по-видимому, ванной для пони, была слишком мала для человека и поэтому отец Федерико, хорошенько намылив щеткой все тело, попросту опрокинул на себя ее содержимое, смывая разом и грязь, и всю усталость последнего времени.
Потом он сидел на берегу быстрой речки, завернувшись в плащ, и наблюдал, как Черника стирает его одежду в прозрачной воде, положив ее на камень и быстро оттирая от грязи копытцами.
Лошадь отца Федерико паслась неподалеку. Хозяева хотели накормить и ее обедом, состоящим из хлеба, овощей и фруктов, но лошадь предпочла этой пище свежую траву.
Священник размышлял, обдумывая все, что он сегодня увидел. То, что с ним произошло, не вписывалось в его картину мироздания. Чудные существа, похожие на лошадей, но в отличие от них наделенные речью, способные трудиться. Возможно, у них даже есть душа. Может ли подобное существовать? Могут ли эти существа, называющие себя «пони» быть подобными разумом людям? Ни одна из священных книг не говорила ни о чем подобном. Даже в Библии не было ответа на этот вопрос.
Отец Федерико мысленно взывал к богу, с просьбой дать ему знак, если все это является изощренным дьявольским искушением. Но бог не отвечал. Молодому священнику приходилось довериться тому, что чувствовала его душа. И душа его не видела никаких признаков зла в этих волшебных созданиях.
У него мелькнула шальная мысль. Если эти «пони» могут общаться, значит, они могут и воспринять Христову проповедь.
Федерико подумал так и тут же о души рассмеялся своей дурацкой мысли. Говорящие лошади – католики. Едва ли можно придумать что-то смешнее этого.
Все же интересно, какие у них верования. И есть ли они у них вообще?
Тукан подошел к священнику и сел рядом, молча уставившись на бесконечное течение реки и лес на другом берегу.
Может ли Господь наделить душой иное существо, помимо человека, продолжал размышлять падре. Неисповедимы пути Его и никто не может знать, что в воле Его, ответил он сам себе. Так же и жителей Нового света когда-то, еще совсем недавно считали не людьми, а говорящими животными, подумал он, глядя на индейца. И лишь позже, после долгих споров признали наличие у них души. А он, Федерико, считал индейцев за людей с самого начала.
Так быть может, и у этих чудесных пони тоже есть душа, пусть даже не такая, как у человека? Во всяком случае, они проявили способность говорить и, что самое главное, способность осмысленно совершать добрые дела. Что это, как не доказательства существования бессмертной души?
— Знаешь, Тукан, – обратился он к индейцу. – Я ошибался, говоря, что этих создания нельзя считать подобным людям. Я долго размышлял и понял вот что. Пусть они нисколько не похожи на нас внешне, но внутренне они во всем подобны нам.
Священник усмехнулся.
— Наши солдаты повсюду искали человека, и никто из них не обнаружил человека в пони.
Индеец молча кивнул, продолжая смотреть вдаль. Через какое-то время он повернул голову к отцу Федерико и сказал:
— Падре, ты говорил, что Христос запрещает есть человека, как это делают якума. Что это большой грех.
— Верно, Тукан.
— Скажи, если ты говоришь, что эти звери похожи на человека, то значит ли это, что есть их – тоже грех?
Неожиданный вопрос Тукана поставил отца Федерико в тупик. Первые мгновения он не знал, что и сказать.
— Думаю, да. Грех есть разумных существ, – подумав, ответил он.
— Жаль. Они были вкусные. Совсем как молодой тапир, – заметил индеец.
Федерико, давшего по принятии в сан обет вечного поста, вопросы употребления мяса не интересовали.
Ему в голову пришло другое.
Его мозг словно молнией пронзила мысль о том, что солдаты дона Альвареса, охотясь на пони и захватывая их во множестве, убивают и захватывают подданных этой страны, и это явно не понравится местной власти, кем бы она ни была. А то, что власть здесь есть, можно не сомневаться – об этом свидетельствовали найденные золотые монеты с головой единорога.
Охота на пони означает только одно – объявление войны. А ведь об этой стране людям почти ничего не известно – ни каковы ее размеры, ни то, есть ли здесь армия и на что она способна, быть может, она сильней, чем силы дона Альвареса? Удастся ли замять конфликт после того, что произошло?
— Ты прав, Тукан. Я обязательно расскажу нашим людям обо всем, что здесь увидел, – сказал он, поднимаясь на ноги.
Выстиранная одежда уже почти просохла, но солнце клонилось к закату. Подумав, падре решил, что отправится в обратный путь на следующее утро, чтобы не возвращаться к отряду в потемках.
Гостеприимные хозяева пригласили людей на ужин в дом. Пони уселись за столом на маленьких стульчиках (совсем как люди), отец Федерико и Тукан разместились прямо на дощатом полу. Перед едой падре по привычке произнес короткую молитву.
Наблюдая за ужином, как переглядываются и перебрасываются словами супруги, отец Федерико догадался, что они хотят разместить пришедших к ним людей на ночлег, но не знают, как – они слишком огромны для их игрушечного домика. Федерико успокоил их, знаками объяснив, что они переночуют на улице. Погода была теплая и ясная, и опасаться, что пойдет дождь, не стоило.
Священник и индеец набрали в лесу сухих веток и развели костер на некотором отдалении от дома пони.
Рыжие огненные языки плавили бархатно-темное небо и россыпи созвездий. Священник укрылся плащом и закрыл глаза, погружаясь в призрачный омут мира сновидений.
Наутро он двинулся в обратную дорогу. Проводить его вышла вся семья гончара.
— Даже не знаю, чем отблагодарить тебя за твое гостеприимство, – задумчиво сказал отец Федерико не понимающему его слов Джарро Клею. Порывшись в кошельке, он достал серебряный дукат. – На моей родине этого хватит с избытком, чтобы расплатиться за еду и ночлег. Здесь эта монета, скорее всего, ничего не стоит. Что ж, прими ее хотя бы как подарок на память.
Пони с любопытством рассматривал изображение короля Карлоса, пока священник садился на лошадь.
— Адиос, амиго! – трогаясь с места, сказал он и помахал на прощанье рукой.
— Адиос! – неожиданно повторил Джарро и добавил: – Адиос, лос хомбрес!
После чего помахал в ответ копытом, повторяя жест ошеломленного его последними словами священника.
В дальнем углу лагеря, за обозом был устроен загон, в котором находились пленные пони.
Три раза в день к загону подходил мясник – толстый, как винная бочка испанец с длинными усами, и его помощники-индейцы. Они вытаскивали за пределы ограды по нескольку пони и уводили в неведомом направлении. Оставшиеся не пытались сопротивляться – только обреченно смотрели, как их товарищей по несчастью выводят навсегда – никто еще ни разу не вернулся обратно.
Самые чуткие пони могли порой услышать далекие жалобные вскрики, в которых различались голоса их знакомых. Потом все стихало. До следующего раза.
Но в этот день загон посетили совсем другие люди.
Солнце, наработавшееся за день, понемногу спешило на отдых, когда к загону подошли три девушки.
Первая – уже взрослая, шестнадцатилетняя девушка. Волна темных волос свободно струилась на ее плечи, прикрытые темной накидкой. Позолоченное матовым загаром лицо имело благородные черты, как у древней статуи. Но в отличие от куска обработанного искусным мастером мрамора, лицо девушки буквально дышало жизнью и светилось мягким взглядом карих глаз.
Вторая – подросток лет одиннадцати. Худенькая и нескладная, как и все подростки, она напоминала невзрачный бутон, готовый, тем не менее, вскоре распуститься во всей своей красе. Из-под коротких рукавов рубашки торчали острые чумазые локотки, а в глазах сверкали озорные огоньки.
Третьей девочке было лет восемь, хотя из-за хилого телосложения ей можно было дать куда меньше. Она была гораздо тише и скромнее остальных, а на бледном личике выделялись большие глаза, под которыми красовались темные болезненные синяки.
Хотя все три девушки были непохожи друг на друга, в чертах их лиц, тем не менее, просматривалось явное сходство, что говорило об их близком родстве.
Старшая девушка облокотилась на изгородь из жердей, окружающую загон с пони.
— Как же я рада, что мы остановились, хоть на время, – сказала она. – Можно отдохнуть, здесь есть нормальная вода. Наконец-то можно помыть волосы, а то они превратились неизвестно во что.
Девушка посмотрела на маленькую девочку, увлеченно рассматривающую томящихся за загородкой дивных животных.
— Кармен хоть сможет отдохнуть. Ей было так тяжело в походе. Ты как себя сегодня чувствуешь, сестренка? – участливо спросила она.
— Гораздо лучше, Ремедиос. Спасибо, – тихо ответила девочка.
— А я знаю, для кого ты так приукрашиваешься, – заявила средняя. – Для того хинета. Я видела, как ты на него смотришь.
— Ничего ты не видела, Изабель. – возразила Ремедиос.
— Видела-видела. Еще я видела, как он вчера держал тебя за руку. Вот так-то! – засмеялась девочка.
— Ах ты! Ты что, подглядываешь за нами? – Рассерженная Ремедиос бросилась к сестре, но та, смеясь, мгновенно вскочила на изгородь.
— Не поймала, не поймала! – радостно воскликнула она, сидя на перекладине и задорно глядя сверху вниз на старшую сестру.
Ремедиос схватила ее за подол юбки и дернула так, что Изабель едва не потеряла равновесие и удержалась, лишь вцепившись пальцами в деревянную жердь.
— Принцесса нашла себе благородного рыцаря. Ха-ха-ха.
— Ты кому-то рассказывала? – грозно спросила Ремедиос. Изабель покачала головой.
— Попробуй только проболтаться. Особенно отцу. Сразу узнаешь, почем фунт лиха, – предупредила девушка.
— Ты что, правда, хочешь, чтобы это осталось в секрете? – неожиданно серьезно спросила девочка.
— Да. Пожалуйста, не говори папе. Пообещай, что не скажешь.
— Хорошо, сестренка. Скреплено и запечатано. – Изабель сложила из пальцев крест и поцеловала его.
Тем временем младшая из сестер, воспользовавшись тем, что на нее не смотрят, пролезла под прутьями ограды и забралась в загон к пони.
— Стой! Куда ты лезешь? Назад! – одернула ее Ремедиос, но Кармен не послушалась.
— Это же дикие животные! Не приближайся к ним!
— Они домашние, – возразила Кармен. – Наши солдаты находили их в деревнях, и у них на боках метки их владельцев.
— Все равно – кто знает, что им вдруг взбредет!
Кармен, не слушая сестру, подошла ближе к стае пони. Те бросились от нее врассыпную. Все, кроме одного – маленького жеребенка, ярко-желтого, с коричневой гривой и хвостом и большими голубыми глазами.
Маленький пони лежал на животе, дрожа от страха. Кармен опустилась на колени, не обращая внимания на то, что в загоне было грязно.
— Лошадка. Хорошая лошадка, – произнесла она.
Девочка протянула руку, чтобы погладить жеребенка. Тот испуганно отдернул голову.
— Зачем ты меня боишься? Я тебе не сделала ничего плохого, – обиженно сказала Кармен. – Я просто хочу тебя погладить, не бойся.
Она снова протянула свою тонкую ручонку. Жеребенок, прижавшись к земле, напряженно смотрел, что с ним собираются делать. Похоже, он уже примирился со своей участью.
Пальцы девочки осторожно коснулись кончика его уха. Желтый пони потешно дернул ушком, словно отгоняя мух. Кармен улыбнулась и почесала его за ухом, потом начала гладить по голове. Жеребенок полностью успокоился, было заметно, что происходящее ему даже нравится. Ремедиос показалось, что он улыбается.
— Вечно наша Карменсита возится со всякой живностью, – прокомментировала Изабель. – Помнишь, как она нашла в лесу большого мохнатого паука? Буээ. – Девочка изобразила гримасу отвращения. – Другой бы в руки не взял этакую пакость, а она и с ним возилась. Еле уговорили выкинуть эту гадость, пока она никого не покусала.
Другие пони уже не боялись маленькую гостью. Они глядели на нее с интересом, многие начали подходить поближе. Но девочка не обращала на них внимания – она была занята жеребенком.
— Какая ты хорошая, лошадка. Вот, смотри, что у меня есть. – Кармен достала из складки кушака сморщенную морковку и протянула ее маленькому пони. – Кушай, лошадка.
Носик жеребенка возбужденно зашевелился. Обнюхав морковку, пони что-то произнес и взял ее, зажав передними копытцами, и начал жадно грызть.
— Ты слышала, сестра? Он будто поблагодарил. Какой умный зверь, – засмеялась девушка.
— С какой жадностью ест. Будто его давно не кормили, – заметила Изабель.
— Так и есть. Траву для них не косят, а ту, что была в загоне, они уже давно объели до самой голой земли, – сказала Ремедиос.
— Нет, не дело так обращаться со скотиной, – покачала головой Изабель.
— Это точно. Наши, должно быть, думают, что все равно доедят их всех в ближайшие дни, а раз так, то и кормить скотину незачем.
Изабель соскочила с изгороди.
— И ведь среди наших много селян, должны понимать, – возмущенно сказала она. – Что за люди… Эх!
Ремедиос молча обняла сестру за плечи, в ее взгляде, обращенном на стадо разноцветных «лошадей», читалась печаль. Девушка не говорила ни слова, но внутренне была полностью согласна со словами Изабель.
Жеребенок тем временем доел морковку – полностью, вместе с хвостиком, и теперь смотрел на Кармен голодными глазами.
— Больше нет, лошадка, извини, – девочка развела руками. – Потом я принесу тебе еще. Обещаю.
Пони грустно вздохнул, ковыряя землю копытом. Потом перевернулся на спину. Кармен погладила ему грудь и пощекотала мягкий пушистый животик. Жеребенок звонко заржал, его ржание было более похоже на смех, чем на звуки, издаваемые простыми людскими лошадьми.
Девочка еще долго бы ласкала пони, если б не голос старшей сестры:
— Карменсита, нам пора идти.
— Хорошо, Ремедиос. – послушно отозвалась Кармен.
Она поднялась с земли и отряхнула подол юбки. Жеребенок тоже вскочил на ноги. Девочка последний раз погладила его по голове, взъерошив коричневую гриву:
— Мне пора идти, лошадка. Не скучай без меня.
Она пошла к ограде загона, за которой ее ждали старшие сестры. Жеребенок проводил ее до самого забора. Прежде, чем перелезть через ограду, Кармен нагнулась, обняла своего нового друга и поцеловала прямо в мокрый нос. Изабель засмеялась, прикрыв рот кулачком, а желтый жеребенок улыбнулся. И на этот раз все три сестры хорошо это заметили.
— До свидания, лошадка! – попрощалась Карменсита. Сестры пошли прочь от загона, и они уже не видели, как маленький пони, подняв переднее копытце, машет им на прощанье.
Капитан Игнасио Торрес де Силва прочел короткую молитву, прежде чем разрешить семье приступать к ужину – так было заведено. Произнеся «аминь!», он разломил кукурузную лепешку и разделил между домочадцами горячее тушеное мясо с черными бобами и чесноком. По справедливости – себе с женой чуть поменьше, дочерям чуть побольше.
Все принялись за еду.
Ковыряя ложкой в чашке, маленькая Кармен вдруг робко спросила:
— Папочка, могу я тебя кое о чем попросить?
— Говори, – кивнул дон Игнасио.
Девочка замолчала, собираясь с духом. Потом тихо произнесла:
— Папочка, я бы так хотела, чтобы ты подарил мне цветную лошадку. Из тех, что живут в загоне.
— Что-о? – Капитан удивленно вскинул брови.
— Ты не бойся, я сама буду о ней заботиться, – умоляла девочка. – Кормить, убирать за ней…
Дон Игнасио покачал головой.
— Нельзя.
— Но почему, папочка?
— Нам негде ее держать, – отрезал дон Игнасио. – Ты сама прекрасно знаешь – мы живем в походной палатке, для того, чтобы держать с собой рядом еще и животное, тут просто нет места. Нет, мы пока не можем себе такого позволить.
Карменсита опустила глаза и грустно вздохнула, но возразить строгому отцу не посмела.
После ужина капитан Торрес, как обычно, отправился проверить расставленные по лагерю посты.
Проходя по лагерю, он услышал за спиной знакомые легкие шаги.
— Ремедиос, это ты? – окликнул он.
— Да, отец, – отозвалась девушка.
— Что тебе нужно, дочь моя? – тихо спросил капитан.
Тонкие пальцы девушки коснулись его руки.
— Отец… Я хотела бы поговорить о просьбе Кармен.
— Ремедиос. Я, кажется, понятно сказал: нам сейчас совсем не до того, чтобы заводить домашних животных для забавы.
Голова девушки склонилась на отцовское плечо.
— Знаешь, отец… Карменсита была так счастлива, играя с этим жеребенком. Я давно не видела ее столь веселой. Она буквально светилась счастьем – ее глаза, ее лицо излучали радость. И знаешь, когда мы возвращались от загона, мне показалось, что болезнь, что точит ее, навсегда отступила.
Ремедиос замолчала. И добавила через несколько секунд:
— Я думаю, с новым другом ей будет намного легче переносить тяготы похода. Не беспокойся, отец: мы все – я, мама, Изабель – будем следить, чтобы от жеребенка не было никаких проблем.
Девушка подняла глаза на отца. В сгущавшихся сумерках его бородатое лицо под широким беретом выглядело сплошным темным пятном, и она не могла понять, что он думает.
Наконец, дон Игнасио негромко беззлобно рассмеялся.
— Ох и хитра же ты, Ремедиос. Знаешь, на что следует надавить и знаешь, что я не смогу тебе отказать. – Он покачал головой. – Хорошо, завтра днем я пойду к сеньору Алаведе, выкуплю этого жеребца. Чего только не сделаешь ради любимых дочерей.
— Опасаюсь, что завтра его вполне могут отправить в котел, – заметила Ремедиос.
— Ты права, – согласился отец. – Что ж, тогда придется идти сейчас…
Дон Альварес, к счастью, еще не спал.
— Тебе чего надо, капитан? Что-то случилось? – спросил он, глядя на потревожившего его покой дона Игнасио, стоящего на пороге командорского шатра.
Дон Игнасио сжал зубы. Его, мелкопоместного, и тем не менее не лишенного дворянского достоинства идальго раздражало то пренебрежение, с которым к нему относился высокородный рыцарь-командор. Но он стерпел.
— Мой сеньор, я хочу купить одного из жеребят, что содержатся в загоне для скота. В качестве подарка для младшей дочурки, – сказал капитан, сжимая в руке берет. – Заплачу столько, сколько пожелаете.
— Бери просто так, у нас этого добра как грязи, – махнув рукой, разрешил дон Альварес.
— Благодарю Вас, мой сеньор, – поклонился дон Игнасио.
— Что ж, вопрос улажен, – усмехнулся он Ремедиос, ожидающей у входа в шатер. – Идем. Надеюсь, ты запомнила, с каким жеребенком играла Карменсита?
— Да, отец. Я хорошо его рассмотрела, – кивнула девушка.
Темнело. Пони в загоне собирались отходить ко сну.
— Эй, малец, иди-ка сюда. Ложись рядом, вместе теплее будет, – предложил молодой красный жеребец желтому жеребенку. – Прошлой ночью сильно холодно было, не думаю, что этой будет лучше.
Желтый бурогривый жеребенок послушно подошел и лег, прижавшись к теплому боку соседа по несчастью.
— Как тебя зовут, малыш? – спросил тот.
— Сонни Бамбл.
— А я Корвин. Будем знакомы. Слушай, а почему ты один? Где твои родители?
— Маму с папой куда-то утащили эти громадины. Еще позавчера, – ответил Сонни.
— Да, плохо дело. – Корвин покачал головой. – Из тех, кого увели, еще никто не вернулся. У меня самого вчера увели жену и отца…
Сонни вздохнул.
— Ну ничего, принцесса Селестия еще покажет этим пришельцам! – мстительно произнес пожилой серый жеребец. – Хотя наша принцесса слишком уж добра, она не даст этим тварям такого наказания, которого они заслуживают. Была бы моя воля – я б их просто на части разорвал. Вот честное слово!
— Успокойся, – сказал ему Корвин.
— Что «успокойся»? – продолжал бушевать серый. – Это еще слишком мягкая расплата за то, что они творят!
— Повторяю: успокойся. Ты все равно ничего не изменишь. Только другим спать мешаешь.
Старик замолчал.
— А нам стоит полагаться только на принцессу Селестию. – прошептал Корвин. – Она обязательно поможет нам, я верю. Не может не помочь. Ладно, давай спать, что ли.
Сонни молчал. Он думал о том, что произошло сегодня.
Этот старый пони говорит, что все пришельцы злые и заслуживают только смерти. Но та маленькая пришелица была очень добра к нему, Сонни. Так ласкова, как была ласкова его собственная мама. Так может, старик ошибается и не все из пришельцев являются злыми?
Маленький ум жеребенка не находил ответа на этот вопрос.
Корвин уже тихо похрапывал. Рядом с ним улеглась пегая кобылка средних лет. Теперь жеребенку, лежащему между тел двух пони, стало совсем тепло. Он спрятал нос между передними копытцами и прикрыл глаза.
Вскоре пони увидели у ограды загона огни факелов. Сонни открыл глаза и поднял голову. Так поздно к ним еще никто не приходил.
Через ограду перелезли два пришельца. Одного из них, с длинной темной гривой, одетого в красную юбку и черную накидку, жеребенок узнал сразу. Он (или может она?) приходил к загону вместе с той маленькой пришелицей.
Второй выглядел настоящим гигантом, даже по меркам чужаков. Его лицо показалось Сонни настолько жутким, что он быстро спрятал мордочку, уткнувшись в гриву пегой соседки.
Пришельцы блуждали между спящими и бодрствующими пони, словно кого-то искали. Пони провожали их встревоженными взглядами.
Наконец пришелица в красной юбке дернула своего спутника за рукав и указала пальцем.
На Сонни.
Страшный великан немедленно пошел в его сторону, расталкивая попадающихся на пути пони. Он оттолкнул пегую кобылу и сгреб за шкирку перепуганного Сонни. Жеребенок заверещал от ужаса.
— Да что же это такое, уже детей начали забирать! – возмущенно воскликнул проснувшийся Корвин.
Он попытался схватить великана за ногу, но тот отпихнул его и широкими шагами пошел к изгороди.
Пони вокруг загалдели. Но никто не решился броситься на пришельца и спасти жеребенка. Исполин завернул его в свой плащ, туго спеленав, чтобы пони не брыкался.
Корвин забежал вперед и встал перед пришельцем.
— Эй, громила! Возьми лучше меня, если тебе нужно мясо! Слышишь, ты? Возьми меня!
Великан не обратил на его слова ни малейшего внимания. Корвин бросился на него, но тот ударил жеребца ногой в тяжелом сапоге, так, что пони отлетел в сторону, пропахав носом грязь.
Когда оба пришельца вышли за пределы загона, пони решились помочь лежащему в грязи Корвину.
Они подняли его на ноги. Из ноздрей жеребца текла кровь, а на глазах выступили слезы.
— Эх, Сонни, Сонни… – прошептал он, с тоской глядя вслед пришельцам.
Жеребенок уже почти успокоился. Он не трепыхался и больше не кричал, и лишь мелко дрожал, глядя на капитана большими блестящими глазами. Дон Игнасио попытался изобразить на своем лице добродушную улыбку и осторожно почесал жеребенка пальцем за ушком. Ремедиос, подойдя, погладила маленького пони по голове.
— Пап, похоже, он намочил твой плащ, – заметила она. – Отомстил тебе за похищение, так сказать.
— Карамба!* – ругнулся дон Игнасио.
— Ничего, я почищу, – успокоила девушка. – Интересно, Кармен уже спит?
— Не знаю, скорее всего.
— Славный ей будет подарок утром. Спасибо, отец.
— Надо будет привязать конька, чтобы не убежал.
— Не убежит.
Отец и дочь вошли в свою палатку.
Проходя, дон Игнасио задел свои доспехи, лежащие на полу. Железо зазвенело. Маленькая Кармен открыла глаза.
— Спи, дочка, спи, – сказал ей дон Игнасио.
— Папа, а что это у тебя? – спросила девочка.
— Ничего особенного, – испанец мгновение подумал, что будет лучше – устроить дочке сюрприз утром или сделать подарок прямо сейчас. Решившись, он развернул плащ.
— Ой, папочка! – Девочка подскочила от радости на своей постели. – Ты все-таки сделал это! Папочка, дорогой папочка, ты просто не представляешь, как я тебе благодарна! – Кармен обняла отца и поцеловала ему руку. Дон Игнасио, улыбнувшись, потрепал дочурку по голове.
— Сеньор Алаведа дал его мне в дар за хорошую службу, – сказал он.
Карменсита подхватила на руки дрожащего жеребенка.
— Ты узнала меня, лошадка? Теперь ты будешь жить со мной. Тебе у меня будет хорошо, обещаю!
— Это «он», – поправил девочку отец. – Мальчик. Заботься о нем хорошо, поняла? – строго наказал он.
— Конечно, папа. – Кармен гладила своего нового питомца. Пони перестал дрожать и уже совсем не боялся. – Клянусь именем Девы Марии, я буду хорошо за ним ухаживать.
Счастливая девочка посмотрела в большие глаза жеребенка.
— Ты такой желтый. Как солнышко. Я назову тебя Райо де Сол**.
Маленький пони улыбнулся и потерся влажным носиком о щеку девочки.
* Идиоматическое выражение, в данном контексте соответствующее нашему «черт побери!».
** Солнечный лучик (исп.).
Глава 2. Порой один увидит больше, чем многие.
Стена текстаПозолоченные накопытники звонко цокали по мраморному полу. Лучи света проходили сквозь цветные витражи, растекаясь по узорчатому мрамору яркими пятнами. Младшая принцесса Твайлайт Спаркл немного полюбовалась причудливой игрой света, прежде чем переступить порог тронного зала.
Старенький единорог-камердинер передал ей, что принцесса Селестия желает ее видеть по срочному делу. В чем суть дела, он не пояснил, но выглядел весьма встревоженным.
Твайлайт толкнула тяжелую дверь.
— Мы ничего им не сделали, клянусь! – услышала она. – Они просто пришли в деревню и начали убивать всех подряд…
Перед троном принцессы Селестии сидела маленькая пони голубого цвета. Рядом с ней Твайлайт увидела и своих подруг, Хранительниц Гармонии. Всех, кроме Рэйнбоу Дэш.
— Они убили маму. И сестренку… – малышка всхлипнула, жадно глотнула воздух и залилась слезами.
Флаттершай обняла кобылку крылом, едва сдерживаясь, чтобы не расплакаться самой. Пинки протянула ей чашку с горячим чаем, маленькая пони взяла ее трясущимися копытцами. Пинки помогла ей держать чашку, чтобы содержимое не расплескалось.
Твайлайт посмотрела на принцессу и поразилась произошедшей с ней переменой. Взгляд правительницы Эквестрии сверкал неподдельным возмущением и настоящей бурей праведного гнева, хотя внешне она оставалась спокойной.
— Принцесса, что случилось? – с тревогой спросила Твайлайт.
— Здравствуй, Твайлайт. – поприветствовала ученицу Селестия. – Большое горе постигло Эквестрию. Стая неизвестных чудовищ напала на поселок земных пони южнее Ванхуфера и уничтожила всех его обитателей. Спаслась только этой малышка, Росинка Памкин. Ее нашли патрульные пегасы из Лас-Пегасуса. Когда она рассказала им, что случилось, они, не медля ни минуты, доставили ее к нам, в Кантерлот.
Селестия поднялась с трона и сделала несколько шагов к окну.
— Я запретила ей рассказывать тебе и твоим подругам многое из того, что она поведала мне лично при первой беседе, – сказала она, глядя в окно. – Самые шокирующие подробности нападения. Поверь, Твайлайт, вам лучше не знать того, что мне рассказала эта несчастная девочка. Таких неслыханных зверств Эквестрия не знала уже много тысячелетий. Будто к нам снова вернулись Темные Времена…
— Да уж, дела… – Эпплджек задумчиво почесала голову.
По спине Твайлайт пробежал противный холодок.
— Где Рэйнбоу? – спросила она.
— Полетела на разведку вместе с остальными Вондерболтами. – ответила Рарити.
— Они вернутся через несколько дней, – добавила принцесса. – Нужно определить точное число этих чудовищ и узнать, куда они направляются. Еще я вызвала из Кристальной Империи Шайнинг Армора – его талант и опыт нам очень понадобятся. И немедленно разослала приказ по всем восточным и южным землям – собирать ополчение, готовиться к отражению нашествия.
В голосе Селестии появились железные нотки, а взгляд наполнился холодной решимостью. Перед Твайлайт сидела уже не добрая и всепрощающая Мать всех пони, а решительная и уверенная в себе правительница, готовая постоять за свой народ. Младшая принцесса почувствовала, как ее переполняет гордость за свою наставницу.
А еще младшая принцесса, несмотря на несчастье, обрадовалась тому, что снова увидит любимого брата – им уже давно не доводилось свидеться.
— Одно плохо, ваше высочество, – сказала Эпплджек. – Уже три дня прошло, как это случилось. Дэши и Вондерболтам лететь пару дней туда да столько же обратно. Пока то да се, считайте, уж неделя прошла. Подумать страшно, что успеют натворить пришельцы за это время, если только они не убрались восвояси.
— Ваше высочество, надо предупредить жителей тех мест! – воскликнула Флаттершай. – Пускай уходят, прячутся!
— Уже сделано, – кивнула Селестия. – Я отдала приказ капитану Спитфайр и ее бойцам, чтобы они предупреждали всех встреченных пони о приближении чудовищ. Надеюсь, что и жители Лас-Пегасуса сами догадались оповестить всех окрестных жителей.
— Я опасаюсь за Рэйнбоу. Не натворила бы она дел, она же такая невыдержанная, – заметила Твайлайт.
— Не беспокойся. Я лично взяла с нее обещание не лезть, куда не надо. Их цель – не бой, а разведка. В крайнем случае, Спитфайр присмотрит за ней, – успокоила ученицу Селестия.
Белая принцесса подошла к почти успокоившейся Росинке, склонилась и нежно обняла ее, прижав к груди.
— Не плачь, милое дитя, – сказала она. – Ты очень храбрая пони, и я тобою горжусь. Даю тебе слово, что убийцы твоих родных и друзей получат достойную кару за свои злодеяния.
Уже несколько дней отряд командора Альвареса де Алаведы медленно шел по незнакомой земле.
После охоты в заброшенной деревушке и последующего за ней сытного пира настроение людей улучшилось на порядок. На их лицах вновь появилось воодушевление первых дней похода, напрочь исчезло уныние последних недель, а усталость от пешего марша воспринималась уже не так безысходно.
Конные разъезды продолжали сновать по окрестностям. Но они по-прежнему не находили ни единого следа пребывания человека, хотя встречающиеся по пути деревушки выглядели так, будто жители покинули их какие-то несколько минут назад. Это безлюдье становилось подозрительным.
Единственное, что нашли испанцы – еще несколько стад разноцветных карликовых лошадей, которые были немедленно захвачены. Некоторых забили на еду сразу, остальных оставили про запас в обозе. Вместе со странными лошадьми поймали несколько десятков коров и пару сотен овец – к удивлению испанцев, до этого ни разу не встречавших в Новом Свете этих типично европейских животных.
А в покинутых домах разведчики находили много золотых монет с изображенной на них головой единорога, и множество драгоценных камней. Это утверждало командора Алаведу в том, что он и его отряд следуют по правильному пути.
На третий день размеренный покой пешего марша был нарушен встревоженными индейцами. Несколько дикарей в один голос утверждали, что видели в небе злого духа.
Командор проехал вперед. Туда, где, как говорили индейцы, появился неизвестный дух.
Приглядевшись, он и в самом деле заметил в небе крылатую тень. Увидели ее и другие люди.
— Вот он, курупури, вот он! – снова затараторили перепуганные индейцы. – Он выпьет нашу кровь и заберет наши души!
— Ангел? Это ангел? – недоуменно шептались испанцы.
Тень спустилась ниже. Дон Альварес прикрыл глаза ладонью от слепящего солнца и присмотрелся.
— Нет, это не ангел, – сказал он и взял у одного из солдат аркебузу.
Крылатое существо спустилось совсем низко, и все увидели, что это животное вроде тех «цветных лошадей», что паслись в заброшенных деревнях. Только с парой крыльев на боках.
Дон Альварес прицелился и выстрелил в загадочное существо. Бирюзовое тело камнем рухнуло на землю.
— Это не ангел и не демон, – громко объявил дон Альварес. – Это просто одно из этих животных. Язычники древней Греции называли похожее существо «пегасом». Подобный зверь был изображен на гербе барона Кастелло Гусмана де Агуэро.
Он отдал аркебузу солдату и приказал повару приготовить ему на обед крылья подстреленного пегаса.
Утром четвертого дня отряд дона Алаведы остановился на отдых в просторной долине, из которой были видны далекие вершины гор. В то же утро отец Федерико пришел к командору и попросил разрешения отделиться от отряда и немного проехаться по округе.
— Желаете почитать туземцам Христову проповедь, святой отец? – усмехнулся дон Альварес. – Спешу вас разочаровать – мои люди за все время не обнаружили ни единого местного обитателя.
— Кто знает, быть может, мне повезет, – отвечал, перебирая четки, священник. – Порой один человек может пройти там, где не пройдет войско. И увидит больше, чем увидят многие.
— Что ж, как желаете, святой отец. Не стану вас задерживать. Но предупреждаю – не езжайте один, возьмите с собой хотя бы нескольких солдат.
— Сеньор Алаведа, когда я пришел к индейцам аруче, со мной не было никого, кроме моего ангела-хранителя. И они меня не тронули. Более того – они все теперь добрые католики, отринувшие тьму язычества, и идут вместе с нами, разделяя все тяготы похода. Меня не тронули даже жуткие людоеды, именуемые «якума». Поверьте, сеньор, если человека хранит длань господня, ему нечего бояться, но если господь отвернется от него, его не спасет никакая охрана.
Через несколько минут спора дон Альварес все же убедил священника взять в сопровождение одного индейца.
— Хорошо, будь по-вашему. Я соглашаюсь только потому, чтобы вы не волновались за мою жизнь, – сдался на уговоры отец Федерико.
Недолгие сборы – и молодой священник тронулся в путь. Дон Алаведа дал ему лошадь. Федерико хотел попросить лошадь и для сопровождающего, но индеец наотрез отказался.
— Простите, падре, но я немного опасаюсь ездить на этих ваших животных, – сказал он священнику. – Не бойтесь за Тукана, Тукан выносливый. Ходит так же быстро, как ваша лошадь.
И все же отец Федерико следил, чтобы его лошадь не переходила на бег, жалея индейца.
Проехав немного по дороге, они свернули в лес.
Летний день дышал запахом свежей травы, ароматом лесных цветов и янтарной древесной смолы. Лучи солнца пробивались сквозь ажурное сплетение ветвей, сквозь зеленые витражи листьев, падая косыми полосами между колоннами покрытых мхом стволов.
Федерико подумал, что этой картине недостает только торжественных звуков органной музыки, похожей на хор ангелов, поющих свои исполненные неземного блаженства, прославляющие радость жизни песни.
Интимную тишину этого места нарушало только пение невидимых глазу птиц. Мягкая земля и мох приглушали звук шагов лошади. А босые ноги индейца и так ступали совершенно бесшумно.
— Знаете, падре, Тукан отлично знает сельву, – наконец подал голос аруче. – Так вот, это не сельва. Совсем не сельва.
— Ты прав, Тукан, – согласился отец Федерико. – Это больше похоже на… леса Европы. Откуда приехали мы, испанцы. Если бы я точно не знал, что нахожусь в Новом свете, то подумал бы, что оказался где-то во Франции или Германии. Странно.
Священник покачал головой и снова погрузился в безмолвное созерцание окружающей природы.
Еще пара часов неспешного пути… Внезапно его ноздри ощутили легкий, горьковатый, неожиданный в этом месте запах.
Запах дыма.
Это означало только одно. Где-то поблизости есть жилье. И есть люди.
Мысль о лесном пожаре отец Федерико отверг. Будь это так, ему бы встретились толпы зверей, в панике спасающихся от надвигающегося огня. Но вокруг все было спокойно.
— Тукан, ты чувствуешь дым? – окликнул он спутника.
— Да, падре, – отозвался тот.
— Едем к нему. Посмотрим на его источник.
Опытный охотник Тукан легко определил, с какой стороны доносился запах. Священник натянул удила, направляя ход лошади туда, куда указал индеец.
Вскоре послышались голоса. Отец Федерико, чрезвычайно обрадованный тем, что нашел-таки местных жителей, спешился и привязал лошадь к дереву. Он собирался сначала немного понаблюдать за туземцами, прежде чем выходить к ним.
Голоса становились все громче и разборчивее, уже можно было различить слова незнакомого языка. Вот этот мягкий шелковый баритон явно принадлежит мужчине, низкий, но приятный голос – женщине, звонкие выкрики – маленьким ребятишкам. Слышался скрип какого-то механизма.
Священник старался ступать как можно тише, дабы ненароком не выдать своего присутствия и не спугнуть туземцев.
Впереди в зарослях показался просвет. Федерико, пригнувшись, осторожно приподнял ветку и обомлел от изумления.
На лесной опушке, на берегу мелководной речушки стояла одинокая хижина. Над соломенной крышей курился дымок из трубы. А перед хижиной взгляд священника заметил тех, кому принадлежали услышанные голоса.
И это были не люди.
Перед хижиной стоял гончарный круг. А за ним сидело существо, слегка похожее на карликовую лошадь. Бежевый конек с синей гривой, на бедре которого красовалось изображение кувшина. Точно таких же солдаты сотнями сгоняли со всех заброшенных деревень этого края.
Заброшенных ли?
Священник в изумлении смотрел, как сильные задние копытца коня нажимают на педали гончарного круга, придавая ему ускорение. С сосредоточенным выражением на мордочке конек бережно прикасался передними копытами лежащей на вращающемся круге кучи глины, придавая бесформенному кому форму горшка. Федерико обратил внимание, что суставы местного конька были куда подвижнее, чем у земных лошадей. И подивился, до чего же ловко и справно у него выходит работа.
— Тукан! Поди сюда. Видишь ли ты это? – шепотом окликнул он индейца.
— Да, вижу. А он забавный! – Тукан тихо засмеялся.
— Значит, мне не показалось. А то я уж грешным делом подумал, что это наваждение, напущенное врагом рода людского, дабы искусить меня. Хорошо, что это не так.
На лице молодого священника появилась теплая улыбка.
Тем временем конек поставил сырой горшок на железный лист, к таким же заготовкам, затем поднял лист со всеми горшками зубами и понес его к стоящей в стороне от хижины гончарной печи.
— Какие сильные челюсти! – заметил Федерико и засмеялся. – Воистину, палец в рот ему не клади!
— Верно, падре, – согласился Тукан.
Из дома вышла молодая коричневая кобыла с фиолетовой гривой и хвостом, держащая во рту ковш с водой. С ней выкатилось трое малых жеребят.
Это его жена и дети, догадался падре.
Синегривый конь протянул испачканные глиной копыта, а кобыла полила на них водой из ковша. Когда вся грязь была смыта, один из жеребят протянул отцу чистое полотенце. Конь-гончар утерся, потрепал жеребенка по голове копытом и ткнулся носом в щеку своей супруги. Жеребята прижались к ногам отца.
— О господи. До чего же чудны дела твои, – прошептал, широко улыбаясь, священник.
— Я выхожу к ним, – сказал он индейцу, поднимаясь во весь рост и решительно шагая вперед.
Семейство лошадей-туземцев во все свои огромные глаза глядело на выходящего к ним из кустов великана, которому они едва доставали до пояса. Детеныши в ужасе забились под животы родителей, спрятавшись за их толстыми ногами.
— Буэнос диас! – не зная, что еще сказать, произнес отец Федерико. Лошадки продолжали испуганно пялиться на него.
— Буэнос диас! – повторил он приветствие еще раз и улыбнулся.
Отец семейства что-то невнятно произнес в ответ. Видимо, тоже поздоровался.
Федерико подошел ближе и преклонил колено, присаживаясь, чтобы не возвышаться над обитателями удивительной страны.
Человек и разноцветные лошади, не отрываясь, смотрели друг на друга. Мало-помалу страх в больших глазах туземцев улетучился, уступив место любопытству. Детеныши вылезли из-под родительской защиты и принялись разглядывать пришельца.
— Федерико, – показав на себя пальцем, представился священник. – Тукан, – указал он в сторону подходящего к ним индейца.
— Джарро, – ткнул в грудь копытом конь-гончар и добавил: – Джарро Клей. – Потом представил супругу: – Черника. – Затем поочередно каждого из троих своих жеребят: – Полли. Сэн. Корни.
— Эль хомбре, – снова указывая на себя, сказал падре. – Эль хомбре, – показал он на Тукана. – Лос хомбрес, – обвел обоих широким жестом, Федерико вопросительно посмотрел на Джарро.
Похоже, тот догадался, чего от него хотят.
— Пони, – сказал он про себя. – Пони, – указал на семью.
Пони. Священник знал, что на островах северной Европы, продуваемых ледяными ветрами океана, так называют породу карликовых мохнатых лошадей. Здешние туземцы, получается, по какому-то совпадению тоже называют себя «пони», хотя не слишком-то походят на своих европейских собратьев.
— Подумать только, они разговаривают. Это не просто бессмысленные звуки, это речь. Настоящая речь, как у людей, – прошептал Федерико.
— Как ты думаешь, падре, раз они говорят, как люди, их можно считать кем-то вроде людей? – поинтересовался индеец.
— Конечно же, нет, – ответил Федерико. – Они просто животные, хотя и могут говорить на своем языке.
Тем временем окончательно осмелевшие малыши приблизились к неподвижно сидящему на корточках священнику. Они разглядывали его плащ, его сапоги, его шляпу. Особое их внимание привлекло сделанное из сандалового дерева распятие, висящее на его груди. Самый маленький из жеребят потянулся к кресту, но окрик отца заставил его отпрыгнуть назад.
Улыбнувшись, падре снял распятие с шеи и протянул малышу. Тот осторожно потрогал его копытцем, понюхал ароматную древесину и принялся с интересом рассматривать фигурку распятого Христа.
Отец Федерико прикоснулся к копыту жеребенка. Короткая оранжевая шерсть спускалась до самой земли, а само копытце не напоминало грубые костяные копыта обычных лошадей. Куда более мягкое и чувствительное, оно было жестче подушечек на лапах собак.
Молодой священник не удержался, чтобы не пощекотать маленькое копытце. Жеребенок упал на спину и задорно рассмеялся, дрыгая в воздухе всеми четырьмя ногами. Федерико тоже тихо засмеялся, а вместе с ним – и индеец.
Родители с тревогой смотрели за своим жеребенком. Вскоре они убедились, что опасность ему не грозит, и взгляды их стали гораздо спокойнее.
Маленькая кобылка, подойдя к человеку, принюхалась и недовольно сморщила носик. Священнику вспомнил, что последний раз он был в ванне еще в Лиме. С тех пор ему, как и другим членам экспедиции, не приходилось мыться, если только не считать полоскавших их проливных тропических дождей. Купаться в реках, кишащих ужасными плотоядными рыбами, за считанные минуты обгладывающими все мясо с костей, было попросту опасно.
Сколько же недель прошло с тех пор? Он уже потерял счет времени их бесконечного путешествия.
Третий жеребенок изучал индейца. Тукан, стоя, как медный истукан, с высоты своего роста бесстрастно смотрел на снующего вокруг него пони, равнодушно поглаживая пальцами древко копья.
Вдоволь насмотревшись на гостей, жеребята вернулись к родителям, тараторя наперебой – видимо, рассказывая об ощущениях.
Джарро Клей выслушал детей. После чего что-то спросил у священника. Федерико покачал головой, показывая, что не понимает их языка. Тогда пони приоткрыл рот и указал на него копытом.
«Он, похоже, спрашивал, не голоден ли я», догадался падре. Он не ел с самого утра, а время, по его ощущениям, уже давно перевалило за полдень. Поэтому он решил, что было бы неплохо перекусить и согласно кивнул.
Джарро сказал жене несколько слов, и она скрылась в доме.
«Надеюсь, они не вздумают накормить меня сырым овсом или сеном» – с беспокойством подумал отец Федерико. – «Даже не знаю, что мне придется делать в этом случае. Наверное, следовало отказаться, притвориться, что я не голоден».
Бурая кобылка вышла из дверей хижины, шагая на трех ногах. Четвертое ее копыто поддерживало под дно глиняное блюдо, на котором священник, к своему облегчению, увидел простой хлеб и фрукты.
«Слава богу, не придется огорчать этих добрых животных отказом».
Черника, улыбнувшись, протянула блюдо священнику, он принял его с благодарным поклоном и заглянул внутрь.
Свежий белый хлеб, от которого исходит восхитительный аромат выпечки, сочные плоды, более свойственные Старому свету – яблоки, груши, виноград… Скромная пища, без излишеств. То, что достаточно для пропитания.
— Падре, ты не боишься, что они сделают тебе вред? – спросил вдруг индеец.
Отец Федерико задал встречный вопрос:
— Скажи мне, Тукан, когда я пришел в ваше племя, пытался ли кто-то из вас меня убить?
— Нет, падре. Аруче не делают вред тому, кто пришел с миром, – покачав головой, ответил индеец. И с горечью добавил: – Пока мы не встретили железных людей, мы даже не представляли, что можно делать вред тем, кто пришел к тебе с добром и без оружия.
Замолчав на несколько секунд, он сказал:
— Ты не такой, как железные люди.
— Ну вот, ты сам ответил на свой вопрос, – кивнул священник. – Я верю, что это создания, не испорченные грехами этого мира. Поэтому я всецело доверюсь божьей воле. И этим удивительным созданиям.
Федерико взял в руку румяное яблоко, поднес его к лицу и полной грудью вдохнул пряный яблочный запах. Запах самого лета. Запах его детства и юности, проведенных в монастыре Святого Антония…
В монотонной скуке монастырской жизни любимым развлечением мальчишек-послушников было, улучив момент, забраться в монастырский сад, рискуя попасться в руки монастырскому эконому, брату Аурелио, нарвать полную пазуху спелых алых яблок и тайно съесть их, ночью в своей келье…
Пробираясь под покровом ночи в глубину сада, маленький Федерико чувствовал себя Адамом, идущим к Древу Познания в Эдемских кущах. И он сам, и его друзья знали, что совершают проступок, что это дьявол искушает их, но соблазн отведать вкусных плодов был слишком уж велик, а опасность быть застигнутым с поличным придавала особую остроту ощущениям. Сорванные таким образом яблоки казались намного вкуснее тех, что выдавали в трапезной, хотя и были сорваны с одного дерева.
Потом следовало неизбежное наказание от воспитателя, брата Эрнесто. Но если Адам за свое прегрешение был навеки изгнан из Эдема, провинившихся послушников ожидала всего лишь обычная порка. Но никакие розги не могли отбить у них желания вновь и вновь преступать запретную черту, очерченную стеной из грубо сложенных крупных замшелых камней.
Священник улыбнулся ожившим в памяти картинам прошлых дней.
— Плоды Нового света очень сладки и сочны. Но они не заменят простой, привычной нам пищи, – произнес он и с наслаждением вонзил зубы в сочный плод.
Когда и он, и индеец насытились, пони-гончар более знаками, чем словами предложил отцу Федерико искупаться и отдохнуть с дороги.
Коричневая кобылка нагрела воду. Жестяная лоханка, служившая, по-видимому, ванной для пони, была слишком мала для человека и поэтому отец Федерико, хорошенько намылив щеткой все тело, попросту опрокинул на себя ее содержимое, смывая разом и грязь, и всю усталость последнего времени.
Потом он сидел на берегу быстрой речки, завернувшись в плащ, и наблюдал, как Черника стирает его одежду в прозрачной воде, положив ее на камень и быстро оттирая от грязи копытцами.
Лошадь отца Федерико паслась неподалеку. Хозяева хотели накормить и ее обедом, состоящим из хлеба, овощей и фруктов, но лошадь предпочла этой пище свежую траву.
Священник размышлял, обдумывая все, что он сегодня увидел. То, что с ним произошло, не вписывалось в его картину мироздания. Чудные существа, похожие на лошадей, но в отличие от них наделенные речью, способные трудиться. Возможно, у них даже есть душа. Может ли подобное существовать? Могут ли эти существа, называющие себя «пони» быть подобными разумом людям? Ни одна из священных книг не говорила ни о чем подобном. Даже в Библии не было ответа на этот вопрос.
Отец Федерико мысленно взывал к богу, с просьбой дать ему знак, если все это является изощренным дьявольским искушением. Но бог не отвечал. Молодому священнику приходилось довериться тому, что чувствовала его душа. И душа его не видела никаких признаков зла в этих волшебных созданиях.
У него мелькнула шальная мысль. Если эти «пони» могут общаться, значит, они могут и воспринять Христову проповедь.
Федерико подумал так и тут же о души рассмеялся своей дурацкой мысли. Говорящие лошади – католики. Едва ли можно придумать что-то смешнее этого.
Все же интересно, какие у них верования. И есть ли они у них вообще?
Тукан подошел к священнику и сел рядом, молча уставившись на бесконечное течение реки и лес на другом берегу.
Может ли Господь наделить душой иное существо, помимо человека, продолжал размышлять падре. Неисповедимы пути Его и никто не может знать, что в воле Его, ответил он сам себе. Так же и жителей Нового света когда-то, еще совсем недавно считали не людьми, а говорящими животными, подумал он, глядя на индейца. И лишь позже, после долгих споров признали наличие у них души. А он, Федерико, считал индейцев за людей с самого начала.
Так быть может, и у этих чудесных пони тоже есть душа, пусть даже не такая, как у человека? Во всяком случае, они проявили способность говорить и, что самое главное, способность осмысленно совершать добрые дела. Что это, как не доказательства существования бессмертной души?
— Знаешь, Тукан, – обратился он к индейцу. – Я ошибался, говоря, что этих создания нельзя считать подобным людям. Я долго размышлял и понял вот что. Пусть они нисколько не похожи на нас внешне, но внутренне они во всем подобны нам.
Священник усмехнулся.
— Наши солдаты повсюду искали человека, и никто из них не обнаружил человека в пони.
Индеец молча кивнул, продолжая смотреть вдаль. Через какое-то время он повернул голову к отцу Федерико и сказал:
— Падре, ты говорил, что Христос запрещает есть человека, как это делают якума. Что это большой грех.
— Верно, Тукан.
— Скажи, если ты говоришь, что эти звери похожи на человека, то значит ли это, что есть их – тоже грех?
Неожиданный вопрос Тукана поставил отца Федерико в тупик. Первые мгновения он не знал, что и сказать.
— Думаю, да. Грех есть разумных существ, – подумав, ответил он.
— Жаль. Они были вкусные. Совсем как молодой тапир, – заметил индеец.
Федерико, давшего по принятии в сан обет вечного поста, вопросы употребления мяса не интересовали.
Ему в голову пришло другое.
Его мозг словно молнией пронзила мысль о том, что солдаты дона Альвареса, охотясь на пони и захватывая их во множестве, убивают и захватывают подданных этой страны, и это явно не понравится местной власти, кем бы она ни была. А то, что власть здесь есть, можно не сомневаться – об этом свидетельствовали найденные золотые монеты с головой единорога.
Охота на пони означает только одно – объявление войны. А ведь об этой стране людям почти ничего не известно – ни каковы ее размеры, ни то, есть ли здесь армия и на что она способна, быть может, она сильней, чем силы дона Альвареса? Удастся ли замять конфликт после того, что произошло?
— Ты прав, Тукан. Я обязательно расскажу нашим людям обо всем, что здесь увидел, – сказал он, поднимаясь на ноги.
Выстиранная одежда уже почти просохла, но солнце клонилось к закату. Подумав, падре решил, что отправится в обратный путь на следующее утро, чтобы не возвращаться к отряду в потемках.
Гостеприимные хозяева пригласили людей на ужин в дом. Пони уселись за столом на маленьких стульчиках (совсем как люди), отец Федерико и Тукан разместились прямо на дощатом полу. Перед едой падре по привычке произнес короткую молитву.
Наблюдая за ужином, как переглядываются и перебрасываются словами супруги, отец Федерико догадался, что они хотят разместить пришедших к ним людей на ночлег, но не знают, как – они слишком огромны для их игрушечного домика. Федерико успокоил их, знаками объяснив, что они переночуют на улице. Погода была теплая и ясная, и опасаться, что пойдет дождь, не стоило.
Священник и индеец набрали в лесу сухих веток и развели костер на некотором отдалении от дома пони.
Рыжие огненные языки плавили бархатно-темное небо и россыпи созвездий. Священник укрылся плащом и закрыл глаза, погружаясь в призрачный омут мира сновидений.
Наутро он двинулся в обратную дорогу. Проводить его вышла вся семья гончара.
— Даже не знаю, чем отблагодарить тебя за твое гостеприимство, – задумчиво сказал отец Федерико не понимающему его слов Джарро Клею. Порывшись в кошельке, он достал серебряный дукат. – На моей родине этого хватит с избытком, чтобы расплатиться за еду и ночлег. Здесь эта монета, скорее всего, ничего не стоит. Что ж, прими ее хотя бы как подарок на память.
Пони с любопытством рассматривал изображение короля Карлоса, пока священник садился на лошадь.
— Адиос, амиго! – трогаясь с места, сказал он и помахал на прощанье рукой.
— Адиос! – неожиданно повторил Джарро и добавил: – Адиос, лос хомбрес!
После чего помахал в ответ копытом, повторяя жест ошеломленного его последними словами священника.
В дальнем углу лагеря, за обозом был устроен загон, в котором находились пленные пони.
Три раза в день к загону подходил мясник – толстый, как винная бочка испанец с длинными усами, и его помощники-индейцы. Они вытаскивали за пределы ограды по нескольку пони и уводили в неведомом направлении. Оставшиеся не пытались сопротивляться – только обреченно смотрели, как их товарищей по несчастью выводят навсегда – никто еще ни разу не вернулся обратно.
Самые чуткие пони могли порой услышать далекие жалобные вскрики, в которых различались голоса их знакомых. Потом все стихало. До следующего раза.
Но в этот день загон посетили совсем другие люди.
Солнце, наработавшееся за день, понемногу спешило на отдых, когда к загону подошли три девушки.
Первая – уже взрослая, шестнадцатилетняя девушка. Волна темных волос свободно струилась на ее плечи, прикрытые темной накидкой. Позолоченное матовым загаром лицо имело благородные черты, как у древней статуи. Но в отличие от куска обработанного искусным мастером мрамора, лицо девушки буквально дышало жизнью и светилось мягким взглядом карих глаз.
Вторая – подросток лет одиннадцати. Худенькая и нескладная, как и все подростки, она напоминала невзрачный бутон, готовый, тем не менее, вскоре распуститься во всей своей красе. Из-под коротких рукавов рубашки торчали острые чумазые локотки, а в глазах сверкали озорные огоньки.
Третьей девочке было лет восемь, хотя из-за хилого телосложения ей можно было дать куда меньше. Она была гораздо тише и скромнее остальных, а на бледном личике выделялись большие глаза, под которыми красовались темные болезненные синяки.
Хотя все три девушки были непохожи друг на друга, в чертах их лиц, тем не менее, просматривалось явное сходство, что говорило об их близком родстве.
Старшая девушка облокотилась на изгородь из жердей, окружающую загон с пони.
— Как же я рада, что мы остановились, хоть на время, – сказала она. – Можно отдохнуть, здесь есть нормальная вода. Наконец-то можно помыть волосы, а то они превратились неизвестно во что.
Девушка посмотрела на маленькую девочку, увлеченно рассматривающую томящихся за загородкой дивных животных.
— Кармен хоть сможет отдохнуть. Ей было так тяжело в походе. Ты как себя сегодня чувствуешь, сестренка? – участливо спросила она.
— Гораздо лучше, Ремедиос. Спасибо, – тихо ответила девочка.
— А я знаю, для кого ты так приукрашиваешься, – заявила средняя. – Для того хинета. Я видела, как ты на него смотришь.
— Ничего ты не видела, Изабель. – возразила Ремедиос.
— Видела-видела. Еще я видела, как он вчера держал тебя за руку. Вот так-то! – засмеялась девочка.
— Ах ты! Ты что, подглядываешь за нами? – Рассерженная Ремедиос бросилась к сестре, но та, смеясь, мгновенно вскочила на изгородь.
— Не поймала, не поймала! – радостно воскликнула она, сидя на перекладине и задорно глядя сверху вниз на старшую сестру.
Ремедиос схватила ее за подол юбки и дернула так, что Изабель едва не потеряла равновесие и удержалась, лишь вцепившись пальцами в деревянную жердь.
— Принцесса нашла себе благородного рыцаря. Ха-ха-ха.
— Ты кому-то рассказывала? – грозно спросила Ремедиос. Изабель покачала головой.
— Попробуй только проболтаться. Особенно отцу. Сразу узнаешь, почем фунт лиха, – предупредила девушка.
— Ты что, правда, хочешь, чтобы это осталось в секрете? – неожиданно серьезно спросила девочка.
— Да. Пожалуйста, не говори папе. Пообещай, что не скажешь.
— Хорошо, сестренка. Скреплено и запечатано. – Изабель сложила из пальцев крест и поцеловала его.
Тем временем младшая из сестер, воспользовавшись тем, что на нее не смотрят, пролезла под прутьями ограды и забралась в загон к пони.
— Стой! Куда ты лезешь? Назад! – одернула ее Ремедиос, но Кармен не послушалась.
— Это же дикие животные! Не приближайся к ним!
— Они домашние, – возразила Кармен. – Наши солдаты находили их в деревнях, и у них на боках метки их владельцев.
— Все равно – кто знает, что им вдруг взбредет!
Кармен, не слушая сестру, подошла ближе к стае пони. Те бросились от нее врассыпную. Все, кроме одного – маленького жеребенка, ярко-желтого, с коричневой гривой и хвостом и большими голубыми глазами.
Маленький пони лежал на животе, дрожа от страха. Кармен опустилась на колени, не обращая внимания на то, что в загоне было грязно.
— Лошадка. Хорошая лошадка, – произнесла она.
Девочка протянула руку, чтобы погладить жеребенка. Тот испуганно отдернул голову.
— Зачем ты меня боишься? Я тебе не сделала ничего плохого, – обиженно сказала Кармен. – Я просто хочу тебя погладить, не бойся.
Она снова протянула свою тонкую ручонку. Жеребенок, прижавшись к земле, напряженно смотрел, что с ним собираются делать. Похоже, он уже примирился со своей участью.
Пальцы девочки осторожно коснулись кончика его уха. Желтый пони потешно дернул ушком, словно отгоняя мух. Кармен улыбнулась и почесала его за ухом, потом начала гладить по голове. Жеребенок полностью успокоился, было заметно, что происходящее ему даже нравится. Ремедиос показалось, что он улыбается.
— Вечно наша Карменсита возится со всякой живностью, – прокомментировала Изабель. – Помнишь, как она нашла в лесу большого мохнатого паука? Буээ. – Девочка изобразила гримасу отвращения. – Другой бы в руки не взял этакую пакость, а она и с ним возилась. Еле уговорили выкинуть эту гадость, пока она никого не покусала.
Другие пони уже не боялись маленькую гостью. Они глядели на нее с интересом, многие начали подходить поближе. Но девочка не обращала на них внимания – она была занята жеребенком.
— Какая ты хорошая, лошадка. Вот, смотри, что у меня есть. – Кармен достала из складки кушака сморщенную морковку и протянула ее маленькому пони. – Кушай, лошадка.
Носик жеребенка возбужденно зашевелился. Обнюхав морковку, пони что-то произнес и взял ее, зажав передними копытцами, и начал жадно грызть.
— Ты слышала, сестра? Он будто поблагодарил. Какой умный зверь, – засмеялась девушка.
— С какой жадностью ест. Будто его давно не кормили, – заметила Изабель.
— Так и есть. Траву для них не косят, а ту, что была в загоне, они уже давно объели до самой голой земли, – сказала Ремедиос.
— Нет, не дело так обращаться со скотиной, – покачала головой Изабель.
— Это точно. Наши, должно быть, думают, что все равно доедят их всех в ближайшие дни, а раз так, то и кормить скотину незачем.
Изабель соскочила с изгороди.
— И ведь среди наших много селян, должны понимать, – возмущенно сказала она. – Что за люди… Эх!
Ремедиос молча обняла сестру за плечи, в ее взгляде, обращенном на стадо разноцветных «лошадей», читалась печаль. Девушка не говорила ни слова, но внутренне была полностью согласна со словами Изабель.
Жеребенок тем временем доел морковку – полностью, вместе с хвостиком, и теперь смотрел на Кармен голодными глазами.
— Больше нет, лошадка, извини, – девочка развела руками. – Потом я принесу тебе еще. Обещаю.
Пони грустно вздохнул, ковыряя землю копытом. Потом перевернулся на спину. Кармен погладила ему грудь и пощекотала мягкий пушистый животик. Жеребенок звонко заржал, его ржание было более похоже на смех, чем на звуки, издаваемые простыми людскими лошадьми.
Девочка еще долго бы ласкала пони, если б не голос старшей сестры:
— Карменсита, нам пора идти.
— Хорошо, Ремедиос. – послушно отозвалась Кармен.
Она поднялась с земли и отряхнула подол юбки. Жеребенок тоже вскочил на ноги. Девочка последний раз погладила его по голове, взъерошив коричневую гриву:
— Мне пора идти, лошадка. Не скучай без меня.
Она пошла к ограде загона, за которой ее ждали старшие сестры. Жеребенок проводил ее до самого забора. Прежде, чем перелезть через ограду, Кармен нагнулась, обняла своего нового друга и поцеловала прямо в мокрый нос. Изабель засмеялась, прикрыв рот кулачком, а желтый жеребенок улыбнулся. И на этот раз все три сестры хорошо это заметили.
— До свидания, лошадка! – попрощалась Карменсита. Сестры пошли прочь от загона, и они уже не видели, как маленький пони, подняв переднее копытце, машет им на прощанье.
Капитан Игнасио Торрес де Силва прочел короткую молитву, прежде чем разрешить семье приступать к ужину – так было заведено. Произнеся «аминь!», он разломил кукурузную лепешку и разделил между домочадцами горячее тушеное мясо с черными бобами и чесноком. По справедливости – себе с женой чуть поменьше, дочерям чуть побольше.
Все принялись за еду.
Ковыряя ложкой в чашке, маленькая Кармен вдруг робко спросила:
— Папочка, могу я тебя кое о чем попросить?
— Говори, – кивнул дон Игнасио.
Девочка замолчала, собираясь с духом. Потом тихо произнесла:
— Папочка, я бы так хотела, чтобы ты подарил мне цветную лошадку. Из тех, что живут в загоне.
— Что-о? – Капитан удивленно вскинул брови.
— Ты не бойся, я сама буду о ней заботиться, – умоляла девочка. – Кормить, убирать за ней…
Дон Игнасио покачал головой.
— Нельзя.
— Но почему, папочка?
— Нам негде ее держать, – отрезал дон Игнасио. – Ты сама прекрасно знаешь – мы живем в походной палатке, для того, чтобы держать с собой рядом еще и животное, тут просто нет места. Нет, мы пока не можем себе такого позволить.
Карменсита опустила глаза и грустно вздохнула, но возразить строгому отцу не посмела.
После ужина капитан Торрес, как обычно, отправился проверить расставленные по лагерю посты.
Проходя по лагерю, он услышал за спиной знакомые легкие шаги.
— Ремедиос, это ты? – окликнул он.
— Да, отец, – отозвалась девушка.
— Что тебе нужно, дочь моя? – тихо спросил капитан.
Тонкие пальцы девушки коснулись его руки.
— Отец… Я хотела бы поговорить о просьбе Кармен.
— Ремедиос. Я, кажется, понятно сказал: нам сейчас совсем не до того, чтобы заводить домашних животных для забавы.
Голова девушки склонилась на отцовское плечо.
— Знаешь, отец… Карменсита была так счастлива, играя с этим жеребенком. Я давно не видела ее столь веселой. Она буквально светилась счастьем – ее глаза, ее лицо излучали радость. И знаешь, когда мы возвращались от загона, мне показалось, что болезнь, что точит ее, навсегда отступила.
Ремедиос замолчала. И добавила через несколько секунд:
— Я думаю, с новым другом ей будет намного легче переносить тяготы похода. Не беспокойся, отец: мы все – я, мама, Изабель – будем следить, чтобы от жеребенка не было никаких проблем.
Девушка подняла глаза на отца. В сгущавшихся сумерках его бородатое лицо под широким беретом выглядело сплошным темным пятном, и она не могла понять, что он думает.
Наконец, дон Игнасио негромко беззлобно рассмеялся.
— Ох и хитра же ты, Ремедиос. Знаешь, на что следует надавить и знаешь, что я не смогу тебе отказать. – Он покачал головой. – Хорошо, завтра днем я пойду к сеньору Алаведе, выкуплю этого жеребца. Чего только не сделаешь ради любимых дочерей.
— Опасаюсь, что завтра его вполне могут отправить в котел, – заметила Ремедиос.
— Ты права, – согласился отец. – Что ж, тогда придется идти сейчас…
Дон Альварес, к счастью, еще не спал.
— Тебе чего надо, капитан? Что-то случилось? – спросил он, глядя на потревожившего его покой дона Игнасио, стоящего на пороге командорского шатра.
Дон Игнасио сжал зубы. Его, мелкопоместного, и тем не менее не лишенного дворянского достоинства идальго раздражало то пренебрежение, с которым к нему относился высокородный рыцарь-командор. Но он стерпел.
— Мой сеньор, я хочу купить одного из жеребят, что содержатся в загоне для скота. В качестве подарка для младшей дочурки, – сказал капитан, сжимая в руке берет. – Заплачу столько, сколько пожелаете.
— Бери просто так, у нас этого добра как грязи, – махнув рукой, разрешил дон Альварес.
— Благодарю Вас, мой сеньор, – поклонился дон Игнасио.
— Что ж, вопрос улажен, – усмехнулся он Ремедиос, ожидающей у входа в шатер. – Идем. Надеюсь, ты запомнила, с каким жеребенком играла Карменсита?
— Да, отец. Я хорошо его рассмотрела, – кивнула девушка.
Темнело. Пони в загоне собирались отходить ко сну.
— Эй, малец, иди-ка сюда. Ложись рядом, вместе теплее будет, – предложил молодой красный жеребец желтому жеребенку. – Прошлой ночью сильно холодно было, не думаю, что этой будет лучше.
Желтый бурогривый жеребенок послушно подошел и лег, прижавшись к теплому боку соседа по несчастью.
— Как тебя зовут, малыш? – спросил тот.
— Сонни Бамбл.
— А я Корвин. Будем знакомы. Слушай, а почему ты один? Где твои родители?
— Маму с папой куда-то утащили эти громадины. Еще позавчера, – ответил Сонни.
— Да, плохо дело. – Корвин покачал головой. – Из тех, кого увели, еще никто не вернулся. У меня самого вчера увели жену и отца…
Сонни вздохнул.
— Ну ничего, принцесса Селестия еще покажет этим пришельцам! – мстительно произнес пожилой серый жеребец. – Хотя наша принцесса слишком уж добра, она не даст этим тварям такого наказания, которого они заслуживают. Была бы моя воля – я б их просто на части разорвал. Вот честное слово!
— Успокойся, – сказал ему Корвин.
— Что «успокойся»? – продолжал бушевать серый. – Это еще слишком мягкая расплата за то, что они творят!
— Повторяю: успокойся. Ты все равно ничего не изменишь. Только другим спать мешаешь.
Старик замолчал.
— А нам стоит полагаться только на принцессу Селестию. – прошептал Корвин. – Она обязательно поможет нам, я верю. Не может не помочь. Ладно, давай спать, что ли.
Сонни молчал. Он думал о том, что произошло сегодня.
Этот старый пони говорит, что все пришельцы злые и заслуживают только смерти. Но та маленькая пришелица была очень добра к нему, Сонни. Так ласкова, как была ласкова его собственная мама. Так может, старик ошибается и не все из пришельцев являются злыми?
Маленький ум жеребенка не находил ответа на этот вопрос.
Корвин уже тихо похрапывал. Рядом с ним улеглась пегая кобылка средних лет. Теперь жеребенку, лежащему между тел двух пони, стало совсем тепло. Он спрятал нос между передними копытцами и прикрыл глаза.
Вскоре пони увидели у ограды загона огни факелов. Сонни открыл глаза и поднял голову. Так поздно к ним еще никто не приходил.
Через ограду перелезли два пришельца. Одного из них, с длинной темной гривой, одетого в красную юбку и черную накидку, жеребенок узнал сразу. Он (или может она?) приходил к загону вместе с той маленькой пришелицей.
Второй выглядел настоящим гигантом, даже по меркам чужаков. Его лицо показалось Сонни настолько жутким, что он быстро спрятал мордочку, уткнувшись в гриву пегой соседки.
Пришельцы блуждали между спящими и бодрствующими пони, словно кого-то искали. Пони провожали их встревоженными взглядами.
Наконец пришелица в красной юбке дернула своего спутника за рукав и указала пальцем.
На Сонни.
Страшный великан немедленно пошел в его сторону, расталкивая попадающихся на пути пони. Он оттолкнул пегую кобылу и сгреб за шкирку перепуганного Сонни. Жеребенок заверещал от ужаса.
— Да что же это такое, уже детей начали забирать! – возмущенно воскликнул проснувшийся Корвин.
Он попытался схватить великана за ногу, но тот отпихнул его и широкими шагами пошел к изгороди.
Пони вокруг загалдели. Но никто не решился броситься на пришельца и спасти жеребенка. Исполин завернул его в свой плащ, туго спеленав, чтобы пони не брыкался.
Корвин забежал вперед и встал перед пришельцем.
— Эй, громила! Возьми лучше меня, если тебе нужно мясо! Слышишь, ты? Возьми меня!
Великан не обратил на его слова ни малейшего внимания. Корвин бросился на него, но тот ударил жеребца ногой в тяжелом сапоге, так, что пони отлетел в сторону, пропахав носом грязь.
Когда оба пришельца вышли за пределы загона, пони решились помочь лежащему в грязи Корвину.
Они подняли его на ноги. Из ноздрей жеребца текла кровь, а на глазах выступили слезы.
— Эх, Сонни, Сонни… – прошептал он, с тоской глядя вслед пришельцам.
Жеребенок уже почти успокоился. Он не трепыхался и больше не кричал, и лишь мелко дрожал, глядя на капитана большими блестящими глазами. Дон Игнасио попытался изобразить на своем лице добродушную улыбку и осторожно почесал жеребенка пальцем за ушком. Ремедиос, подойдя, погладила маленького пони по голове.
— Пап, похоже, он намочил твой плащ, – заметила она. – Отомстил тебе за похищение, так сказать.
— Карамба!* – ругнулся дон Игнасио.
— Ничего, я почищу, – успокоила девушка. – Интересно, Кармен уже спит?
— Не знаю, скорее всего.
— Славный ей будет подарок утром. Спасибо, отец.
— Надо будет привязать конька, чтобы не убежал.
— Не убежит.
Отец и дочь вошли в свою палатку.
Проходя, дон Игнасио задел свои доспехи, лежащие на полу. Железо зазвенело. Маленькая Кармен открыла глаза.
— Спи, дочка, спи, – сказал ей дон Игнасио.
— Папа, а что это у тебя? – спросила девочка.
— Ничего особенного, – испанец мгновение подумал, что будет лучше – устроить дочке сюрприз утром или сделать подарок прямо сейчас. Решившись, он развернул плащ.
— Ой, папочка! – Девочка подскочила от радости на своей постели. – Ты все-таки сделал это! Папочка, дорогой папочка, ты просто не представляешь, как я тебе благодарна! – Кармен обняла отца и поцеловала ему руку. Дон Игнасио, улыбнувшись, потрепал дочурку по голове.
— Сеньор Алаведа дал его мне в дар за хорошую службу, – сказал он.
Карменсита подхватила на руки дрожащего жеребенка.
— Ты узнала меня, лошадка? Теперь ты будешь жить со мной. Тебе у меня будет хорошо, обещаю!
— Это «он», – поправил девочку отец. – Мальчик. Заботься о нем хорошо, поняла? – строго наказал он.
— Конечно, папа. – Кармен гладила своего нового питомца. Пони перестал дрожать и уже совсем не боялся. – Клянусь именем Девы Марии, я буду хорошо за ним ухаживать.
Счастливая девочка посмотрела в большие глаза жеребенка.
— Ты такой желтый. Как солнышко. Я назову тебя Райо де Сол**.
Маленький пони улыбнулся и потерся влажным носиком о щеку девочки.
* Идиоматическое выражение, в данном контексте соответствующее нашему «черт побери!».
** Солнечный лучик (исп.).
11 комментариев
Вступление (первые несколько абзацев) первой главы являются пародией-подражанием на текст из первого и потому малоизветсного романа писателя-классика американской литературы. Кто отгадает, что за роман — тому кучу маффинов.
(Мне просто интересно, читал ли здесь кто-то, кроме меня, эту книгу)
Традиционное мировоззрение индейцев вкратце выглядит так: есть настоящие люди (свое племя) и есть все остальные.
А что касается вреда… Традиционная мораль запросто может оправдать даже убийство даже собственного ребенка.
Осторожно, простыня!Моральный кодекс трудящегося инка состоял из одной короткой фразы: «Не воруй, не лги, не ленись!», но для проверки исполнения этой заповеди государство совало свой нос во все щели. Человека могли наказать даже за грязь в его собственном доме. При этом главной и почти единственной мерой наказания за любые прегрешения была смертная казнь.
Семейная жизнь и семейные отношения также подчинялись очень строгим и чётким правилам. Представители привилегированных классов могли иметь нескольких жён и вдобавок содержать наложниц. Простым же общинникам предписывалась строжайшая моногамия. Достигнув 20-летия, юноша был обязан жениться. Если он затруднялся с выбором супруги, её подбирали родственники.
От девушки не требовалось непременно хранить девственность до брака, но не приведи бог было изменить мужу после свадьбы! Супружеская измена каралась смертью. Гендерное равенство при этом строго соблюдалось: мужа за измену жене осуждали на казнь точно так же, как жену за измену мужу.
…Испанцы открыли государство инков в 1531 г. К тому времени оно существовало около 200 лет и достигло своего наибольшего расцвета — оно обьединило территорию теперешнего Эквадора, Боливии, Перу, северную половину Чили и северо-западную часть Аргентины. Население его по некоторым источникам составляло 12 млн. человек.
Испанцам открылась не только грандиозная, но и прекрасно организованная империя. По их рассказам, столица государства — Куско — могла соперничать с крупнейшими городами тогдашней Европы.
Ее население составляло около 200 тыс. человек. Испанцы поражались грандиозным дворцам и храмам, фасады которых имели в длину 100-200 м, водопроводу, мощеным улицам. Дома были построены из крупных камней, так прекрасно отполилированных и подогнанных, что казались монолитными. Крепость под Куско, построенная из громадных камней весом в 12т, так поразила испанцев, что они отказались верить, будто ее построили люди без помощи демонов.
Столица была соединена с отдаленнейшими частями империи прекрасными дорогами, не уступавшими римским и далеко превосходившими те, которые были в тогдашней Испании. Они шли по дамбам через болота, вырубались в скалах, пересекали пропасти при помощи висячих мостов. Четко организованная служба скороходов с подставами обеспечивала связь столицы со всей страной. В окрестностях столицы, других городов и вдоль дорог были расположены государственные склады, наполненные продовольствием, одеждой, утварью и военным снаряжением.
В полном контрасте с этой великолепной организацией техническая база государства инков была столь же поразительно примитивна. Большая часть орудий и оружия была деревянная и каменная. Железо вообще не употреблялось. Плуг или соха не были известны — земля обрабатывалась деревянной мотыгой. Из домашних животных была известна только лама, от которой получали мясо и шерсть, но как транспортное животное или для работы в сельском хозяйстве она не применялась. Все сельскохозяйственные работы делались вручную, а передвигаться можно было только пешком или в паланкине.
Наконец, инки не знали письменности (существовала легенда, что письмо было запрещено основателем империи инков), хотя могли передавать большую часть информации при помощи «кипу» — сложной системы шнурков с узелками.
Таким образом, низкий уровень техники в государстве инков должен был компенсироваться совершенной организацией громадных масс населения. Естественно, что благодаря этому личные интересы в значительной мере подчинялись государственным. А это делает правдоподобным, что в обществе инков мы можем встретить некоторые социалистические тенденции.
Ниже мы приведем очень краткий очерк структуры общества инков. К счастью, о нем известно довольно много. Конквистадоры оказались не такими солдафонами, как можно было думать: они многое остро схватывали, и записи некоторых их них сохранились. За ними шли католические священники, тоже оставившие подробные описания. Наконец, конквистадоры женились на представительницах правящего сословия, и дети от этих браков, принадлежащих к испанской аристократии, в то же время сохранили тесные связи с местным населением — им принадлежат наиболее ценные описания жизни в государстве инков до испанского завоевания.
Население государства инков разделялось на 3 слоя.
1) Инки — господствующее сословие, потомки племени, завоевавшего некогда более древнее государство в районе озера Тицикака и расширевшего его потом до огромной империи. Разные авторы называют их аристократией, элитой, бюрократией. Из этого слоя происходила администрация государства, офицерский корпус, жречество, ученые. К ним принадлежал, конечно, и неограниченный владыка страны — Инка. Принадлежность к этой группе наследовалась, и это был основной источник ее пополнения, но в нее был открыт доступ вождям покоренных племен, и даже отличившийся на войне солдат имел надежду стать инкой.
2) Основная часть населения — крестьяне, пастухи, ремесленники. Они были обязаны государству двумя видами повинностей — военной и трудовой, о которой мы скажем позже. Иногда они могли быть использованы и для других нужд государства: например, как мы увидим ниже, для заселения вновь завоеванных территорий, а женщины — как материал для человеческих жертвоприношений.
3) Государственные рабы — янакуна. По преданию, они происходили от племени, которое некогда подняло восстание против государства инков, было побеждено и приговорено Инкой к истреблению, но пощажено по просьбе его супруги с тем, чтобы их потомки навеки заняли самое низшее положение в стране. Они обрабатывали государственные земли, пасли принадлежавшие государству стада лам, были слугами в домах инков.
Основным видом собственности империи инков была земельная собственность. Теоретически вся земля принадлежала Инке и от него давалась в пользование как инкам, так и крестьянам. Земли, полученные инками в дар от Инки, наследовались, но, по-видимому, они управлялись администрацией, а инки, считавшиеся их собственниками, лишь пользовались их плодами. Об этом свидетельствует, например, тот факт, что доходы от оставшейся в наследство земли (но не сама земля) поровну делились между всеми наследниками — очевидно, среди них не было одного хозяина. Эти земли обрабатывались крестьянами, каким образом — будет сказано ниже.
Крестьяне также получали землю в пользование от государства. При этом основной единицей был «тупу» — участок, необходимый для прокормления одного человека. Женясь, индеец получал от администрации один тупу, на каждого родившегося сына — еще один, и половину — на дочь. После смерти владетеля земля возвращалась в государственный фонд. Другая часть земель не делилась на тупу, а считалась принадлежащей богу солнца и служила для поддержания храмов и жрецов. Наконец, еще одна часть земли принадлежала инкам или непосредственно государству. Все эти земли в определенном порядке обрабатывались крестьянами. Контроль над всеми сельскохозяйственными работами осуществлялся чиновниками. Так, они ежедневно подавали сигнал, по которому крестьяне приступали к работе: для этого были построены специальные башни, с которых чиновники трубили в рог, сделанный из раковины.
Крестьяне были обязаны отбывать воинскую повинность и ряд трудовых повинностей: обрабатывать земли храмов и инков, строить новые храмы, дворцы Инки или других инков, чинить дороги, строить мосты, работать для государства в качестве ремесленников, работать в государственных золотых и серебрянных копях. Некоторые из этих повинностей требовали переброски крестьян в другие районы страны, тогда их пропитание брало на себя государство.
Для ремесла сырье поставляло государство, ему же сдавались изделия. Например, ламы стриглись государственными рабами, затем чиновники раздавали шерсть крестьянам, которые должны были ее прясть и сдавать пряжу другим чиновникам.
Закон разделял жизнь мужчины-крестьянина на 10 периодов и предписывал каждому возрасту его повинность. Так, от 9 до 16 лет полагалось быть пастухом, от 16 до 20 — гонцом или слугой в доме одного из инков и т.д. Даже последнему возрасту — старше 60 лет — предписывались свои работы: плести веревки, кормить уток и т.д. Особую группу составляли калеки, но и им (как сообщает хроника Хуаман Пома Аяла) назначались определенные работы. Аналогичные предписания существовали и для женщин. Закон требовал от крестьян непрерывной занятости. Женщина, идя в соседний дом, должна была брать с собой шерсть и прясть ее по дороге. Согласно хронике Сиеза де Леон и Акосты, крестьян занимали и совершенно бессмысленной работой, лишь бы они не оставались праздными: например, заставляли передвигать земляной холм на другое место. Гарсиласо де ла Вега сообщает, что занятие находилось и калекам. Он же приводит закон о тунеядцах: кто плохо возделывал свое поле, получал несколько ударов камнями по плечам или же подвергался порке розгами. Полностью нетрудоспособные и старики находились на попечении государства или сельской общины.
Для работы крестьяне обьединялись в группы по 10 семей, 5 таких групп в большую группу и т.д. вплоть до 10.000 семей. Во главе каждой группы стоял чиновник: десятский, пятидесятский и т.д. Низшие члены этой иерархии назначались из крестьян, высшие были инками.
Не только работа, но и вся жизнь обитателей государства инков находилась под надзором чиновников. Специальные ревизоры (лактакамайок, «деревенские инструкторы») непрерывно ездили по стране, наблюдая за населением. Для удобства надзора крестьяне, например, были обязаны держать дверь открытой во время еды (закон предписывал время еды и ограничивал меню). Другие стороны жизни тоже строго регламентированы.
Чиновники выдавали каждому индейцу из государственных складов два плаща — один рабочий и один праздничный. В пределах одной провинции плащи отличались только в зависимости от пола владельца, в остальном они были одинакового фасона и цвета, но жители разных провинций отличались по цвету своих плащей. Плащи полагалось носить, пока они не истлеют. Изменять покрой или цвет одежды запрещалось. Были законы и против других излишеств: запрещалось иметь в доме стулья ( разрешалось только скамьи), строить дома большего, чем положено размера и т.д. В каждой провинции была своя, обязательная для ее жителей прическа. Эти предписания распространялись не только на крестьян: например, количество и размеры золотой и серебрянной посуды, которую мог иметь чиновник низшего разряда, было строго ограничено в зависимости от его положения.
Под особым строгим контролем находились жители вновь завоеванных областей. Туда переселялись жители центральных провинций, причем им предоставлялось право входить в дома туземцев в любое время дня и ночи, они обязаны были сообщать обо всех признаках недовольства.
Крестьяне не имели права покидать свою деревню без особого разрешения. Контроль облегчался различием цвета одежды и характера стрижки волос в разных провинциях. Специальные чиновники надзирали за проходящими через мосты и заставы. Но государство производило принудительное переселение населения в больших размерах. Иногда переселения вызывались экономическими соображениями: жители перемещались в провинцию, опустевшую после эпидемии, или в более плодородную область. Иногда же причина была политической — как при переселении жителей коренных областей в завоеванную провинцию или наоборот, расселение завоеванного племени среди лояльного населения империи.
Под контролем государства находилась и семейная жизнь. Все мужчины, достигшие определенного возраста, обязаны были вступить в брак. Раз в год каждую деревню для этого посещал особый чиновник, проводивший публичную церемонию заключения брака, в которой обязаны были участвовать все, достигшие в этом году брачного возраста. Многие испанцы, описывавшие нравы государства инков, утверждают, что мнение вступивших в брак по поводу партнера при этом не спрашивалось, а Сантильян (автор, писавший в конце XVI в.) сообщает, что возражения наказывалось смертью. С другой стороны, согласно патеру Моруа, мужчина мог сослаться на то, что уже дал обещание другой девушке, и тогда чиновник рассматривал вопрос еще раз. Ясно, однако, что о мнении женщины никто не справлялся.
Члены высшей социальной группы — инки — имели право на несколько жен или, вернее, сожительниц, так как первая жена занимала особое положение, а остальные находились на роли служанок. Брак с первой женой был нерасторжим, сожительница же могла быть прогнана и после этого не имела права вступать в брак. Закон регулировал число жен в зависимости от социального положения мужа — двадцать, тридцать, пятьдесят и т.д. Для Инки и его ближайших родственников никаких ограничений не существовало. Большое число жен, а следовательно и большое потомство, приводило к тому, что удельный вес инков в населении все время возрастал.
Среди женщин особую категорию составляли так называемые «избранные». Каждый год во все области страны посылались чиновники, отбиравшие девочек 8-9 лет. Эти девочки назывались «избранными» и воспитывались в специальных домах ( в некоторых испанских хрониках они назывались монастырями). Каждый год во время определенного праздника тех из них, которым исполнилось 13 лет, отправляли в столицу, где сам Инка разделял их на три категории. Одни возращались в «монастырь», они назывались «солнечными девами», их деятельность была связана с культом богов солнца, луны и звезд. Они должны были соблюдать целомудрие, но Инка мог предоставить их своим приближенным и брать себе — в качестве наложниц. Вторая группа распределялась Инкой между инками — в качестве жен или наложниц. Такой подарок Инки считался высоким отличием. Наконец, третья группа предназначалась для человеческих жертвоприношений, которые происходили регулярно, в особенно же больших размерах при праздневстве коронации нового Инки. Закон предусматривал наказание родителей, дававших заметить свою печаль, когда их дочерей отбирали в «избранные».
Кроме «избранных», и все незамужние женщины были собственностью инков, но не частной собственностью, а раздавались им государственными чиновниками в качестве сожительниц или служанок. Такое приниженное положение женщин в государстве инков особенно выделяется на фоне нравов окрестных индейских племен, где женщины пользовались большой независимостью и авторитетом.
Естественно, что такая регламентация жизни, всепроникающий государственный контроль — были бы невозможны без разветвленного бюрократического аппарата. Бюрократия строилась по чисто иерархическому принципу: чиновник имел связь лишь со своим начальством и подчиненными, чиновники же одного ранга могли сноситься лишь через посредство их общего ближайшего начальства. Основой функционирования этой бюрократии был учет, осуществляемый при помощи сложной и до сих пор не разгаданной системы шнурков с узелками — «кипу».
Идея «кипу» была любопытным отражением в мире вещей иерархического строения государственного аппарата. Иерархия вводилась и в материальную область: например, все виды оружия были расположены в порядке «старшинства». Так, копье считалось старше всех других, за ним шли стрелы, дальше лук и т.д. Соответственно «старшинству» эти предметы отмечались завязками выше или ниже на шнурке. Обучение искусству пользоваться «кипу» начиналось именно с заучивания принципов «старшинства».
В виде «кипу» информация передавалась вверх по бюрократической лестнице в столицу, где она изучалась и затем хранилась по типам: военное дело, население, продовольственные припасы и т.д. В испанских хрониках утверждается, что учтено было даже число камней для пращей, число животных, убитых на охотах и т.д. Хуаман Пома Аяла пишет «Они ведут учет всему, что происходит в государстве, и в каждой деревне есть для этого секретари и казначеи», «при помощи „кипу“ правят государством».
Действительно, встречается сообщения о необычных достижениях административного искусства: создании рабочих армий в 20.000 человек или операции распределения 100.000 бушелей маиса среди населения большой области по строго определенным нормам.
Работники этой бюрократии готовились в школах, куда был открыт доступ лишь детям инков: закон запрещал образование низшим слоям населения. В школах обучение вели ученые: «амаутас». Их же обязанностью было писать историю, причем в двух вариантах: одна, обьективная, в форме «кипу» хранилась в столице и была предназначена лишь для специально допущенных чиновников, другая в форме гимнов повествовалась народу на праздневствах. Если сановник признавался недостойным, его имя устранялось из этой «праздничной» истории.
Законы, регулирующие жизнь в государстве инков, опирались на изощренную систему наказаний. Кара закона была суровой: почти всегда смерть или тяжелые пытки. Это и понятно: когда вся жизнь регулируется государством, всякое нарушение законов выливается в государственное преступление, а, в свою очередь, любое преступление против государства затрагивает самую основу общественного строя. Так, смерть полагалась за поваленное в лесу дерево или за кражу плода с государственной плантации. Аборт карался смертью, как самой женщины, так и всех, кто ей помогал.
Пенитенциальная система инков предусматривала необычайное многообразие видов смертной казни: жертву подвешивали вниз головой за ноги, побивали камнями, сбрасывали в пропасть, подвешивали за волосы над пропастью, бросали в пещеру с ягуарами и ядовитыми змеями. В случае наиболее серьезных преступлений предусматривалась и казнь всех родственников виновного. В рукописи Хуаман Пома Аяла есть рисунок, изображающий избиение целой семьи, глава которой был признан колдуном. Другой формой утяжеления наказания был запрет погребения трупов казненных. Напрмер, трупы зачинщиков возмущений после их казни не разрешалось погребать. Их мясо отдавалось на сьедение диким зверям, из их кожи делались барабаны, из черепов — чаши, из костей рук и ног — флейты. Наконец, применялась и пытка перед казнью: «Кто убьет другого с целью ограбления, будет наказан смертью. Перед казнью его будут пытать в тюрьме, чтобы наказание было больше. Потом его казнят.»
Многие наказания мало отличались от смертной казни. Например, Сиезе де Леон, Кобо, Моруа, Хуаман Пома Аяла описывают тюрьмы — подземные пещеры, в которых держали ягуаров, медведей, ядовитых змей, скорпионов. Заключение в такое подземелье считалось испытанием виновности подсудимого. В основном такое испытание применялось к подозреваемым в подготовке мятежа. В других подземных тюрьмах содержались приговоренные к пожизненному заключению. Такое наказание, как 500 ударов кнута (предусмотренное законом для воров) вероятно, было равносильно смертной казни. Еще одно наказание называлось «каменной казнью» (хивайя). Оно заключалось в том, что жертве бросали на плечи тяжелый камень. Многие, по словам Хуамана Пома, при этом умирали, остальные оставались калеками на всю жизнь.
Другие наказания состояли в принудительных работах на государственных золотых и серебрянных копях или на плантациях кока, в тяжелом тропическом климате. Принудительные работы бывали бессрочные или на определенный срок. Наконец, за меньшие наказания полагались телесные наказания.
Разумеется, равенство перед законом не существовало. За одно и тоже преступление крестьянин карался смертью, а принадлежащий к сословию инков — публичным выговором. Как говорит Кобо, «При этом исходили из убеждения, что для инки царской крови (теоретически все инки были родственниками) публичный выговор был гораздо большим наказанием, чем смерть плебея».
Соблазнение чужой жены каралось телесным наказанием. Но если крестьянин соблазнял женщину из сословия инков, оба карались смертью. Как рассказывает Хуаман Пома Аяла, они голыми подвешивались за волосы над пропастью и висели так, пока не умирали.
Преступление против собственности тоже карались по-разному, в зависимости от того, нарушили ли они интересы частных лиц или государства. Так, сорвавший плод в частном владении, мог избегнуть наказания, если он докажет, что это сделал под влиянием голода, но если эта была собственность Инки, он подлежал казни.
Полное подчинение жизни предписаниям законов и контролю чиновников привело к ее необычной стандартизации: одинаковые одежды, одинаковые дома, одинаковые дороги… Многократное повторение одних и тех же описаний характерно для старых испанских хроник, описывающих жизнь государства инков. Столица, застроенная одинаковыми домами из одинаковых черных камней и разделенная на ровные одинаковые кварталы, производила, вероятно, впечатление города-тюрьмы.
Как следствие духа стандартизации все, что хоть как-то выделялось, рассматривалось как нечто опасное и враждебное: рождение двойни или скала необычной формы. В этом видели проявление злых, враждебных обществу сил. И события показали, что страх, который любые незапланированные явления вызывали в государстве инков, оказался вполне оправданным: громадная империя оказалась бессильной перед менее чем двумястами испанцев. Ни огнестрельное оружие, ни неизвестные индейцам лошади испанцев не могут обьяснить это необычное явление: те же факторы имели место, например, при покорении зулусов, которые, однако, долго и успешно боролись с крупными английскими военными соединениями.
www.kirsoft.com.ru/freedom/KSNews_15.htm
ракупопаданцу. Ради искусства и челленджа.